После осени. Поздняя РАФ и движение автономов в Германии (ЛП)

Однако эта статья появилась только через одиннадцать месяцев после освобождения Андреаса, а это значит, что многие левые уже составили свое мнение о RAF, как я видел на примере моего парня и Армина Гользема. Гораздо большее место в их памяти и памяти других занимало заявление Ульрике, сделанное на пленке через три недели после освобождения Андреаса, в котором она сказала: «...мы говорим, что полицейские — свиньи, мы говорим, что человек в форме — это свинья, а не человек, поэтому мы должны с ним бороться. То есть мы не должны с ним разговаривать... конечно, может быть стрельба».

Однажды Ульрика пришла одна. С собой у нее была пишущая машинка и большая кипа бумаг, она села и начала писать. Она работала день и ночь, почти без сна. Она курила и пила кофе литрами. Беспокойство, с которым она печатала одну страницу за другой, поразило меня. Я бы никогда не смогла так работать, и я не знала никого, кто бы обладал такой же решимостью и сосредоточенностью, как она, чтобы закончить работу. Она дала мне прочитать несколько страниц: «Я хочу услышать, что вы об этом думаете». Работа называлась: Концепция городского партизана», и я упорно продирался сквозь текст. Мне потребовалось много усилий, чтобы понять, что там написано. Когда я закончил, я вернул ей листы и сказал: «По-моему, очень хорошо». Ульрика была раздражена. «Я не хочу слушать комплименты, дерьмо, я хочу знать твое мнение». Это было то, чего я не могла сделать.

Ульрике и Андреас часами спорили о тексте, спорили друг с другом, но и смеялись вместе. Им нравилось сравнивать себя друг с другом, и они яростно обсуждали разные вещи. Если Ульрике казалось, что Андреас нападает на нее слишком резко, она огрызалась: «Тогда ты пиши!». А он смеялся над ней: «Ты прекрасно знаешь, что я не могу выразить все так, как ты. Я хорошо представляю, что нужно сказать, но никто, кроме тебя, не может это написать».

Когда друзья спорили, обычно все становилось очень тяжелым, как в борцовском поединке. Таким образом, они подталкивали друг друга к более острому мышлению и более точному выражению своих мыслей. Андреас, в частности, был беспокойным, постоянно что-то искал, он не мог оставаться на одном месте от секунды к секунде, его голова была полна деа.

Я спросила Ульрике о параграфе, посвященном освобождению Андреаса. Да, сказала Ульрике, ответ на вопрос, который так часто задают нам, должен быть дан. Было ошибкой передавать кассету с фразой «...и, конечно, разрешена стрельба», не обсудив ее предварительно еще раз.