После перелома

Вечером я, В. Н. Богаткин и М. С. Маслов допрашивали захваченных в городе Резекне пленных. Перед нами стояли двое. Один — пожилой ефрейтор в изодранном мундире, с худым небритым лицом, другой — совсем подросток, голубоглазый и узкоплечий.

Старший оказался крестьянином из Восточной Пруссии. Ответив на вопрос полковника М. С. Маслова, он неожиданно добавил:

— А вообще... надоело все это... В победу теперь уже мало кто верит. Некоторые говорят об этом вслух, не опасаясь осведомителей гестапо.

— Почему же тогда вы не прекращаете сопротивления?

Ефрейтор долго молчит, потом роняет:

— Это не так просто сделать...

О том, как в гитлеровских войсках расправлялись с колеблющимися, мы знали. Боялись солдаты также и репрессий по отношению к своим семьям.

Юнец больше рассказывал о родных. Его отец работал на военном заводе. За саботаж и связь с группой рабочих, настроенных против Гитлера, был арестован и расстрелян. Мать умерла, а брат находился во французском плену...

— Поверьте мне, герр генерал, — говорил он, — я ненавижу нацистов. В плен сдался добровольно и хочу чем-нибудь помочь вам.

Когда пленные вышли, я позвонил А. П. Пигурнову и предложил ему использовать юношу для выступлений перед микрофоном мощной громкоговорящей установки.

После этого в помещение ввели молодого лейтенанта артиллерии. Он, щелкнув каблуками, представился:

— Де Болио.

— Знакомая фамилия, — сказал я М. С. Маслову.

— Его отец командовал 23-й пехотной дивизией, которую мы разбили в районе Опочки, — напомнил мне Михаил Степанович.

Я с нескрываемым интересом посмотрел на офицера. Ему было года 22–23.

— Скажите, — спросил я де Болио через переводчика, — почему вы и ваш отец, французы, служите Гитлеру?

— Мои предки были военными, жили в Эльзасе. Когда произошла французская революция, мой прадед поступил на службу в немецкую армию. А дед, отец и я продолжаем служить в ней по традиции.

— Что же вы, представитель старинного французского рода, защищаете на этих вот полях?

— Нам платят, месье генерал...

— А вам не кажется, что деньги, которые вы получаете, дурно пахнут?

Пленный выслушал переводчика и пожал плечами, как бы говоря, что столь пустяковая тема не заслуживает разговора.

— Солдату незачем думать о морали. Это дело философов и писателей...

— Так вас учил фюрер?

Лейтенант промолчал.

Мне хотелось услышать от него не заученные фразы из катехизиса фашистского солдафона, а то, что он думает на самом деле. Поэтому я продолжал спрашивать:

— Вам, конечно, известно, что вы помогаете врагам вашего отечества? Или об этом тоже не положено думать солдату?

Француз долго не отвечал, потом наконец произнес:

— Да, да... Это ужасно...

Он достал надушенный платок, провел им по лбу. Затем, словно устыдившись минутной слабости, выпрямился и придал своему лицу выражение вежливого ожидания.

— За что смещен с должности и отдан под суд ваш отец?

— Видимо, ему перестали доверять. После покушения на Гитлера многих снимают или арестовывают.

— А вы не можете сказать, как теперь расценивают немецкие офицеры положение Германии и ее армии?

— Большинство предпочитает не говорить об этом. У гестапо длинные уши. Некоторые возлагают надежду на новое сверхмощное оружие, на перелом в войне.

— А каково ваше мнение?

Лейтенант посмотрел куда-то в сторону.

— У меня нет иллюзий. Я не хочу больше драться за мертвое дело. Поэтому вы и видите меня здесь...

— Чувствуете, — обратился ко мне полковник М. С. Маслов, когда конвой увел лейтенанта, — на какие песни пошла мода?

Он подметил верно. Мне вспомнилась осень сорок первого на Брянском фронте. Я допрашивал тогда холеного и очень высокомерного офицера. Как ни пытался выжать из него что-нибудь, он не удостоил меня ни одним словом, а когда его повели, вскинул руку и крикнул: «Хайль Гитлер!»

Такие пленные не встречались уже давно.

* * *

В последних числах июля армии нашего фронта с ожесточенными боями продолжали наступать на запад. Правофланговая 10-я гвардейская армия в тяжелых боях преодолевала лесисто-болотистую Лубанскую низменность, самую большую в Латвии. Кое-где она простиралась до 50 километров в ширину и около 60 километров в длину. В ее южной части находится озеро Лубанас, растянувшееся более чем на 20 километров в длину и в некоторых местах до 8 километров в ширину. Это огромное водохранилище окружали многочисленные мелкие озера. Топкие леса, камыши выше человеческого роста, безмолвие... Даже летом трудно пробираться в эти края. Прямо от озера Лубанас встают стеной густые заболоченные леса. Ни одной сносной дороги. Изредка встречаются гати да трясучие полусгнившие мостки. Свернешь с дороги — и сразу увязнешь в камышовом болоте. Но это еще не все. С юга и юго-востока в озеро Лубанас впадает несколько речушек: Лысина, Малмута, Малта, Резекне. В свою очередь, из озера берет начало Айвиексте, которая в центре низменности поворачивает на юго-запад и около города Плявиняс впадает в Даугаву. Впрочем, и сама Айвиексте, словно крупный венозный сосуд, изобилует многочисленной сетью ручейков-капилляров, лениво текущих по низким болотистым урочищам.