После полуночи

Я подумал, не вернуться ли мне на телефонную станцию. Я очень живо представил себе, как вот сейчас приду, а яйцеголовый Адидас стоит в телефонной кабинке. Я скажу ему: «А ну, выйдем, мужик». Выведу на улицу, а там… око за око, зуб за зуб! Мне мало будет, если этот трусоватый тип встанет передо мной на колени и со слезами на глазах попросит простить его…

Но что-то план этот и картина эта не воодушевили меня. К тому же я сообразил, что звонить в Москву уже поздно: те, что ждали моего звонка, — если, конечно, ждали — теперь уж спят, небось. Я встал и отправился домой. Головокружение все еще не прошло, пошатывало меня, и слабость была в ногах. Мне следовало как можно скорее лечь в постель да и уснуть: утро вечера мудренее.

14.

И вот по пути домой я вспомнил с необыкновенной ясностью ту прелестную девочку лет шести, с которой мы играли, когда я приходил к моему приятелю. Сергей Ивлев и его жена уверяли, что Вита влюблена в меня, и мне это нравилось. Мы все так любим, когда нас любят! В мои тогдашние тридцать лет у меня был опыт общения с детьми: своих двое примерно того же возраста. Мы с Витой воздвигали из стульев, гладильной доски, диванных подушек, этажерки и прочего подручного материала нелепое сооружение, называемое «терем-теремок», забирались в него /заползали! / и рассказывали там друг другу сказки, нами же сочиняемые, пока родители девочки готовили на кухне праздничный стол по какому-нибудь поводу.

Ну да, я рассказывал про то, как возле Новой Корчевы в бору, за Пьяным мостом жила-была белочка в дупле огромного дерева; и вот будто бы, желая поймать ее, мы с Витой забирались в это дупло, находили в нем орехи и сушеные ягоды малины да черники, а потом проваливались по стволу в подземное царство, где и начинались наши приключения.

Эту сказку Вита очень любила и заставляла меня рассказывать снова и снова, обогащая всяческими немыслимыми событиями, от которых девочка повизгивала в восторге или смеялась или грустила; она подсказывала мне возможные происшествия, и, надо признать, ее фантазия превосходила мою.

Наверно, потому, что я был очень погружен в эти воспоминания, или по иной причине, на ночной улице Новой Корчевы и случилось то, что случилось.

ЧАСТЬ ВТОРАЯ

1.

В эту ночь я не дошел до дома. На обратном пути через сквер почему-то свернул со срединной дорожки на тропинку, по которой, должно быть, мамаши водят своих детей в садик, — в тот, что напротив аптеки, где мы только что сидели с Витой. Мимо фонарного столба в задумчивости или рассеянности шагнул я на проезжую часть улицы…

Я даже не понял, что это был мотоцикл: слишком поздно осознал нарастающий азартный рев мотора… как храп льва или тигра, в последнем броске настигающего жертву… ослепительный свет фары — в то же мгновение сокрушительным толчком меня отбросило в сторону, и голова моя ужасно грубо, неладом ударилась о твердое; удар был так силен, что я не почувствовал ничего.

Мотоциклист после нашего столкновения вылетел из седла и закувыркался на дороге; и сам мотоцикл скользил на боку за ним и заглох; впрочем я этого уже не видел и не слышал. Только потом, много времени спустя, узнал, что некоторое время человек в резиновых и кожаных доспехах лежал неподвижно, как и я, но все-таки встал, ошалело отряхнулся, прихрамывая, подошел ко мне, после чего торопливо поднял валявшийся мотоцикл, сел… Видимо, как раз в ту минуту, когда он удалялся, набирая скорость, когда рев его мотора замирал в конце улицы, под мелко сеющим дождем я и умер.

Так можно было записать в милицейском протоколе, если бы сюда явилась милиция. Но откуда ей было узнать о происшествии! Я не издал ни вскрика, ни стона — просто упал и лежал бесчувственно обочь дороги. Свидетелей не оказалось по причине позднего времени; а в ближних жилых домах уже спали…

2.

Поскольку смерть есть событие чрезвычайное в жизни каждого человека, я постараюсь поточнее описать, как это произошло со мною.

Смена состояний была так стремительна! Прежде всего: боли не было — просто мгновенная вспышка света, наверное, при ударе головой о бетонный столб… Кто-то, вроде бы, в пустоте, вскрикнул: а-а!.. Или — а-ах! — как бы ударили по жести где-то рядом. Эхо прокатилось во мне, сотрясая до основ то, что составляло мое «я», и тотчас мир обрел зыбкость, утратив земное тяготение. Невыносимое томление духа сменилось высшей мукой ужаса, от которого, наверное, зашевелились не только мои волосы, но и та мертвая, мокрая трава и облетевшая листва клена возле моей головы — это время было неопределенно долгим и непостижимо кратким… затем что-то разрешилось во мне, произошло разделение некоего единства — будто корабль отчалил от пристани… или медленно и неотвратимо, повинуясь неведомой силе, раскололся каменный монолит… вопреки естеству раздвоилось нераздвоимое, разделилось неразделимое — и наступило состояние исхода и облегчения, почти блаженства.

Тут пришло поразительное озарение смыслом: ах, вот, оказывается, в чем все и состоит!

— Ах, вот в чем дело! — закричал я неведомо кому. — Я теперь понимаю, понимаю…