После прочтения уничтожить

 Свой кислотный опыт он описывал так: «напоминает первый приезд в Лос-Анжелес, когда я совсем не знал языка и не понимал, что мне говорят. Но говорят постоянно, и именно к тебе обращаясь, а у тебя в ответ ничего, кроме приветливости. И они давно уже в курсе, что ты не понимаешь ни слова, но не могут остановиться, продолжают с тобой говорить».

 Впрочем, как и в случае Лос-Анжелеса, киллер осваивал язык, копируя чужие слова и чувствуя себя «попугаем в клетке». Возможно, в какой-то момент, попугаю в клетке сделалось слишком тесно, сумма его нового опыта вступила в противоречие с требованиями его обычного ремесла. Киллер может отправить отсюда совсем не того, но тоже очень важного человека, и тогда его жизнь обесценивается до отрицательных цифр. О таких вещах можно лишь догадываться. Может быть, кто-то как раз откопал фигурки в тайге.

 На похоронах людей почти не было, самая многочисленная группа — милиция с видеокамерой, нарочито всех снимавшая, только что не бравшая интервью. Пришли родители, свято уверенные, что сын «торговал чем-то не очень честным». Девица, с которой я до этого не был знаком, сунула мне в руки тетрадь с моей же фамилией на обложке, написанной рукой покойного. Он смог меня удивить и после смерти. Это были стихи:

Вот новый склеп довольно стильный
 И мрак и хлад внутри могильный
 И телефон звонит мобильный.
 Вперед оплачен на сто лет
 Лежит братан при всем параде,
 Дешевки нет в его наряде.
 Мобил в кармане подключенный
 В другом кармане ствол точеный
 Заряженный и золоченый.
 Воскреснет завтра вдруг в обед?
 Он схватит в темноте мобилу
 И номер наберет Джамилу
 Или покруче Джорджу, Билу
 Он скажет с холодком: Привет!
 Вы думали, я укокошен?
 Навек на кладбище уложен?
 Придавлен крышкой гробовою
 И скоро стану я скелет?
 Э нет, партнеры дорогие,
 Сначала вам отдам долги я
 А то, гляжу, вы все такие
 Прожить собрались по сто лет.
 Меня не ждите — сам найду вас.
 Когда почувствуете ужас
 И хлад нездешний за спиной
 Так я за вами, ствол со мной
 Достану золоченый ствол
 И ваш размажу мозг об стол
 И важные бумаги.
 Приспустят ваши флаги
 На крышах заграничных фирм
 Про вас, возможно, снимут фильм
 И в самолете модном
 Останки увезут домой,
 Чтоб там раздать голодным.
 Но спит пока братан рассейский
 Убит навылет деловой
 Не слышит как звонит мобильник
 И только нимб над головой.
 Хоть ты грешил не раз по жизни
 И многих просто завалил
 А всетки ты служил отчизне
 Гонял таких вот, как Джамил,
 Джордж, Бил, Диего и Уинстон,
 Хавьер, Муса и Фердинанд
 Цивилизаторов всей жизни
 Ты многих сбросил в жаркий ад.
 За то тебе поется слава
 Российский деловой братан
 За то к твоей могиле видной
 Поставлю полный я стакан.
 Не будим торопиться слишком
 И склеп твой крепко запирать
 Авось услышишь звон мобилы
 И ночью выйдешь пострелять 

Орфография и пунктуация оригинала сохраняется. Мне кажется, этот автонекролог — его первый литературный опыт, и, скорее всего единственный. Адресован он мне только в случае смерти киллера, как некое важное сообщение, которое я должен получить и отслоить все скорлупы от ядра. Полагаю, он хотел выступить на моей территории, в моей роли, попытаться «написать», и тем самым призвать меня попробовать его роль, взвесить в руках что-нибудь тяжелое, дорогое, запрещенное, созданное для охоты. И если я решусь дебютировать в его роли, то, очень надеюсь, в моей премьере окажется не меньше наивной непосредственности, чем в его стихах. Понятное желание автора совпасть хотя бы отчасти со своим персонажем.

Глава шестнадцатая: Здравствуй, Индия!