После расстрела. История русской родовой дворянки

Детский слух особенно восприимчив, когда улавливает незнакомые слова, да еще из жаргона уголовников. Видя надвигающуюся угрозу я, не думая, что будет со мною в это время, прошмыгнул между его широко расставленными ногами и пробежал в нашу квартиру, что находилась в двух шагах от барака № 18. Прошло довольно много времени, с тех пор, как мать ушла в магазин. От детского сознания того, что с ней может случиться что-нибудь плохое, у меня навернулись слезы. Я плакал в комнате тихо и долго и от сильного нервного расстройства неожиданно заснул. Не помню, сколько времени длилось это состояние, но когда приоткрылась дверь и вошла мать, я пришел в себя и бросился к ней навстречу. Я радовался, видя её целой и невредимой, и покрыл все лицо поцелуями, приговаривая: «Милушка, голубушка!» Она смеялась от души, видимо, зная уже о злой шутке взрослого мужчины надо мною. Но потом, сделав серьезное лицо, она рассказала мне о том, как один мальчик в большом людском потоке потерял свою мать. Когда у него спросили, какая у него мама, он сказал: «Моя мама самая красивая на свете!» Я внимательно её слушал, и когда она кончила рассказ, я крепко обнял голову матери и пообещал: «Я никогда тебя не потеряю, мама!». Она заплакала от нахлынувших на неё чувств и сквозь слезы смеялась. Лучшим гостинцем были её поцелуи и леденцы, купленные специально для меня. Я успокоился и снова заснул уже у неё на руках. Так я познакомился с рассказом великого русского классика Льва Толстого о матери. Это один из немногих эпизодов моего детства, который прочно врезался в мою память.

Детские шалости

Весной 1950 года нас переселили в новый барак, ставший по счету 19-м. Отец мой работал в пожарной охране, а мать из школы перевели в сторожку лесопильной организации. Я вместе с ней ходил на дежурство. Она, как и большинство переселенцев, надевала ватник. Так керчевчане называли телогрейку. И там мне ненароком приходилось слушать далеко не детские вещи, от которых иногда волосы становились дыбом. Мария просила мужиков не рассказывать криминальные истории и не ругать при мне представителей властей. Мужики обещали, но как, бывало, напьются, их невозможно было удержать от русской брани. Они обычно пели песни военных лет. «Песенка фронтового шофера» мне нравилась, её я запомнил на всю жизнь:

Через реки, горы и долины

,Сквозь пургу, огонь и чёрный дым
Мы вели машины., объезжая мины.,По путям-дорогам фронтовым.
Эх, путь-дорожка фронтовая,
Не страшна нам бомбёжка любая!
А помирать нам рановато,
Есть у нас ещё дома дела!
А помирать нам рановато,
Есть у нас ещё дома дела!
Путь для нас к Берлину, между прочим,

Был, друзья, не лёгок и не скор.

Шли мы дни и ночи, было трудно очень,
Но баранку не бросал шофёр.
Эх, путь-дорожка фронтовая,
Не страшна нам бомбёжка любая!
А помирать нам рановато,
Есть у нас ещё дома дела!
А помирать нам рановато,
Есть у нас ещё дома дела!
Может быть, отдельным
                            штатским людям
Эта песня малость невдомёк.
Мы ж не позабудем, где мы
                              жить ни будем,
Фронтовых изъезженных дорог.
Эх, путь-дорожка фронтовая,
Не страшна нам бомбёжка любая!
А помирать нам рановато,
Есть у нас ещё дома дела!
А помирать нам рановато,
Есть у нас ещё дома дела!

Но однажды среди них оказался очень добрый дядя, который показал мне игрушку. Русская тройка коней с золотистым отблеском прокатилась по шершавой поверхности стола у меня на глазах. Я находился в неописуемом восторге. У меня до сих пор не было такой игрушки. Но эта тройка предназначалась совсем другому ребенку, и я всего лишь имел возможность понаблюдать, как мастер заводил игрушку и пускал её по столу.