После сделанного

Улыбался Децкий неискренне - Пашин ответ его огорчил. Он означал, что вчера после работы Павлуша нажрался водки или "чернил", пришел домой пьяным, и свинский его вид довел Веру до слез. Какие говорились упреки, какие решительные меры обещались, вообразить было легко; Децкий вообразил и озлился на Павла. "Скотина! - подумал он. - Не хватало только, чтобы Верка пришла в профком: спасите семью, муж пьет, как грузчик, скоро по вытрезвителям пойдет". И так всем видно - алкаш, морда доказывает. Слабоволие это бесило Децкого. Уже не только после работы спешил Павлуша в ларек, но и в обед позволял. Приходилось закрывать его в кабинете, присматривать, отвозить домой. Не ко времени, некстати было Павлово пьянство. Ставилась под угрозу тайная идея Децкого протолкнуть Павлушу начальником во второй сборочный цех, а держал он ее в тайне потому, что решил уволиться. Объявить о своем решении сейчас никак не выходило. Прежде требовалось осуществить несколько дел, без которых увольнение не давало свободы и спокойствия; надо было вложить в уши главному инженеру и директору мысль о немедленном повышении Павла; перевести Петра Петровича со склада в отдел снабжения, что уже исполнялось и чему тот противился, и, наконец, вытолкнуть Данилу Григорьевича в магазин другого торга. И все это надо было провернуть, оставаясь в тени, чтобы никто - ни Данила, ни Петька, ни Павлуша - не догадались, не учуяли, кем соткана нить интриги. Хоть Павел, не в пример Даниле и Петьке, от перемещения исключительно выигрывал, Децкий не проговорился ему о своих усилиях даже намеком, боясь преждевременной обиды и какой-либо глупой выходки. Все же семнадцать лет проработали бок о бок, вместе пришли на завод из института, спутаны одним делом, и вдруг узнать от товарища, что он рвет старые связи, уходит в иную жизнь, что в той, иной жизни он хочет быть сам по себе, конечно же, тяжело и больно. Но пришел такой час, куранты судьбы пробили: пора на другое поле, пора уходить; Децкий даже физически, инстинктом самосохранения, чувствовал крайнюю необходимость уволиться, но красиво уволиться, с гарантией, с разрывом всех цепей. К осени все рассыпется. Сегодня - прощальный сбор, дань сантиментам; он и созвал компанию полностью, чтобы в тайном удовольствии души отпраздновать свой исход. Вот все идут по дороге, отношения кажутся прочными, кажется, что так будет длиться до конца дней, а уже ничего нет, дело иссохло - он иссушил, дружбы окончены, и большинство тут чужие, не нужные один другому люди.

Децкий обнял Павла и Катьку за плечи, прижал к себе и сказал искренне и с весельем:

- Люблю я вас. Вы да Адам - мои единственные друзья!

Скоро пришли к реке и всею толпой, не медля, бросились в воду. Потом млели на солнце, опять сидели в воде, опять жарились, позировали парами, одиночно и всей группой перед Сашкой - тот осваивал фотоаппарат, опять лезли в реку - и так добрых четыре часа. Ванда и Катька удалились от общества и легли загорать голышом, пробудив в мужчинах остроумие. Специалистка по древним рукописям демонстрировала зарядку по системе йогов. Жена Данилы Григорьевича бегала трусцой. У детей был мяч, они гоняли его по лугу, и счастливый их смех привел к ним Олега Михайловича; затем Данила воткнул прутья и стал на ворота; возрожденный купанием Паша поставил вторые, Виктор Петрович возглавил детей, Адам соединился с коллекционером, Петра Петровича назначили быть "заворотным беком" - начался футбол. Только доктор Глинский не включился в суету - лег под кустом брюхом кверху, как перезрелый арбуз, и заснул. Поленился играть и Децкий - сидел на берегу, свесив ноги в воду, наблюдал своих гостей, особенно Данилу Григорьевича. Тот, удачно принимая или отбивая мяч, хвастливо хохотал. Децкого это забавляло - смех Данилы казался ему деланным.

В очередное общее купание он, выбрав момент, поинтересовался:

- Как жизнь, Данила Григорьевич?

- Живем, слава богу! - отозвался тот. - Только вот сука одна роет, - и взгляд его, заметил Децкий, коснулся Виктора Петровича.

- Под кого не роют, - сказал Децкий, словно бы и под него кто-то рыл.

- Аморалку шьют, - объяснил Данила Григорьевич.

Децкий улыбнулся:

- Такую беду - рукой отведу.

- Не скажи, брат, - возразил Данила, - похуже ревизии. Только и хожу объясняюсь.

- Брось ты переживать, - посочувствовал Децкий. - Ну что они тебя, казнят? Поставят на вид и забудут.

- Кабы так! - вздохнул Данила Григорьевич.

Децкому стало смешно; он, чтобы не выдать себя, поспешно окунулся, крикнул: "Догоняй!" - и поплыл к дальней излучине.