После Сталинграда. Семь лет в советском плену. 1943—1950

Нам с Францем удалось устроиться на ночлег прямо под окном напротив входа. Мы были довольны, что можем спинами облокотиться на стену, в отличие от многих других, которым пришлось сидеть прямо посередине помещения. Окно не очень толстое и открывается внутрь, но это было последнее, что нас беспокоило. Помещение было переполнено. Некоторые пытались лечь, но это было невозможно. Если кто-то ложился, вытянув ноги, то его сосед тут же начинал жаловаться, что тот его стесняет. Неужели это никогда не кончится? Кто первым угомонится, когда придет ночь? Стемнело, и усталость наконец овладела до смерти утомленными пленными. Каждый теперь пытался устроиться так, чтобы поспать. Для этого использовали даже печь. Не осталось незанятым ни одного квадратного сантиметра. Воздух был спертым, но у окна дыхание замерзало, превращаясь в пар. Некоторые идиоты принялись драться за то, чтобы занять места поудобнее. Очевидно, они не могли больше контролировать свои нервы. Мы с Францем договорились, что, пока один из нас будет два часа спать, второй будет стоять у стены, ожидая своей очереди. Лучшего решения найти было невозможно. Наконец-то одному из нас удастся хоть ненадолго лечь. В целом вблизи от нас было спокойнее, чем в других местах нашего помещения. Ночь казалась бесконечной, особенно после того, как Франц поднял меня и мне пришлось два часа простоять у стены. Но другого выхода не было. Многие вздохнули с облегчением, когда наступил рассвет. Все же день казался приятнее ночи, когда каждый пытался прилечь, чтобы поспать. Нам так и не удалось здесь по-настоящему отдохнуть.

Мы провели в этом месте несколько дней, и с каждым днем находиться в данном помещении становилось все более невыносимо. Оставались неизменными многочисленные речи коменданта лагеря, когда нас выводили из здания «для утренней оправки». Пока нас не было в помещении, оно тщательно обыскивалось на предмет наличия «запрещенных вещей» – другими словами, охрана воровала все, что могла унести. День ото дня наше физическое состояние ухудшалось. Мы не могли постоянно жить, имея в качестве рациона два куска хлеба и тарелку супа, в основном очень жидкого. Из-за постоянного чувства голода многие из нас не могли говорить ни о чем другом, кроме еды. Я тоже постоянно мечтал о каждом прекрасном блюде, которое мне когда-то прежде доводилось пробовать, и их картина выстраивалась у меня перед глазами немедленно при первой же мысли об этом. Франц обменял свои сапоги на буханку хлеба и маленький кусочек копченого мяса, а мне удалось обменять свои наручные часы, которые теперь шли только время от времени, еще на буханку. Таким образом, у нас в течение двух дней была еда в дополнение к тому, что нам выдавали. Это было лучше, чем случаи, когда русские просто силой отбирали у пленных обувь, награждая тех взамен ударами прикладов.

Мысли о побеге овладевали мной все чаще. Из разговоров вокруг я понял, что линия фронта все еще проходит в 200–300 километрах от нас. И для меня важным было то, что мы уже переправились через Дон. Однако дополнительная трудность заключалась в плохом состоянии дорог. Мне придется держаться вблизи от них, а за ними наблюдают. Кроме того, где мне добывать пищу?

У меня не было оружия. Но при необходимости я могу убить кого-то и забрать у него оружие и другие нужные мне вещи. Однако я не могу долго ждать, поскольку и так не лучшее состояние моего здоровья продолжало ухудшаться. Я уже обсуждал свой план с Францем. Он понимает меня и одобряет мои намерения, но не в состоянии ко мне присоединиться. Я нашел трех товарищей, которые думают так же, как и я: сын химика из Саара оберлейтенант Якоб Фюрстенбургер, сын директора школы из Вюльфрата лейтенант Вернер Имиг и лейтенант Альфред Петер, кадровый военный из района Хильдесхайма. Тайно, чтобы не выдать никакой важной информации, мы, собравшись вместе, обсудили наш план. Единственное, что нас беспокоило, – это полное отсутствие данных о том, как теперь перемещается линия фронта. Ясно было одно: мы готовы прорываться на свободу при первой же возможности!

Шли дни, и ничего не менялось. Так прошел еще один день моего рождения. 15 февраля завершилась вторая дюжина лет, отсчитывающих мою жизнь. Когда и как мне предстоит закончить свое земное существование? Не зная ответа на этот вопрос, я тем не менее чувствовал нужность для себя этого дня, который был счастливым событием хотя бы потому, что напоминал мне о доме.

В нашем дневном распорядке произошли небольшие изменения. Фюрстенбургер нашел в снегу книгу – немецкую книгу! Наверное, ее обронил кто-то из располагавшегося здесь прежде полевого госпиталя. Книга называлась Der verlorenen Sohn («Потерянный сын») Тренкера. Мы проводили за ней целые дни, и я читал ее перед своей внимательной аудиторией. Мысленно мы были далеко отсюда, на нашей родине в Германии. О, Тренкер, если бы он только знал, как много он дал находившимся вдали от дома, в донских степях, немецким заключенным! Мы все мысленно переживали приключения главного героя Тонио Фойерзенгера, видя в нем самих себя.