После «Структуры научных революций»

Мы ехали весь день, где-то переночевали и утром отправились дальше. Никогда не забуду, как мы ехали по ровной местности и вдруг вдали показались какие-то башни. Они становились все выше и выше… Шартр! Это были башни Шартрского собора. Мы объехали вокруг собора, восхищаясь его великолепием. Выехав из Шартра, вскоре догнали конвой и вместе с ним доехали до Петит-Палас, где и располагалась группа, к которой я должен был присоединиться. Она наконец нашлась.

Примерно через час конвой начал спускаться к Елисейскому дворцу. Это было вступление в Париж де Голля! Внезапно раздались выстрелы с крыши одного из зданий, а на другой стороне Парижа, в Ле-Бурже, еще шел бой. Это было удивительное время!

Мои рассказы о жизни имеют весьма отдаленное отношение к тому, что было дальше, но, может быть, позволят вам лучше понять некоторые мои поступки.

Я работал вместе с человеком из «RAF-радар», его звали Крис Палмер. Вместе с ним мы хотели подняться на Эйфелеву башню, чтобы посмотреть, какое оборудование здесь можно разместить. Но нам так и не удалось это сделать, и я до сих пор сожалею, что так и не поднялся на Эйфелеву башню!

К. Г а в р о г л у: Затем вы вернулись в Англию?

Т. К у н: Несколько недель я пробыл в Париже, потом съездил в Англию и опять вернулся во Францию. Во Франции происходили стремительные преобразования. Первое время я с трудом изъяснялся по-французски, хотя люди говорили, что у меня хороший язык. На улицах танцевали… Я пробыл в Англии не более шести недель, но за это время во Франции все изменилось.

Меня в качестве советника по радарам прикомандировали к Девятому дивизиону бомбардировщиков, размещенному в Реймсе. Здесь была… Вы сказали бы «группа промышленных инженеров», но это не вполне подходящее название. Эти люди использовали математику и науку для решения стратегических и иных проблем, но больше случайным образом. Казалось полезным иметь таких людей, которые могли бы возражать генералам, чего никто другой не мог себе позволить.

Я по-прежнему занимался поиском радарных установок и продолжал этим заниматься в Германии. Я разговаривал с немцами и пытался понять, что здесь происходило. Я видел сожженный Гамбург и никогда этого не забуду. Я видел также Сент-Луи, когда мы прибыли во Францию, и тоже этого не забуду.

Постепенно я начал осознавать, что работа с радарами мне неинтересна. Неужели это и есть физика? Некоторые мои однокурсники оказались в Лос-Аламосе. Может, если бы я попал в Лос-Аламос, я получил бы иное представление о физике? Мои сомнения возрастали. Трудно сказать, какие факторы оказали решающее влияние, но работа с радарами, несомненно, сыграла свою роль.

А. Б а л т а с: Когда у вас появились сомнения в том, что вы хотите стать физиком? Не были ли они связаны с войной?

Т. К у н: Я был «физиком». Теперь я пишу это слово в кавычках, поскольку я не был подготовлен к тому, чтобы стать физиком. То, чем мне пришлось заниматься, показалось скучным и неинтересным. Но я все еще думал о науке и помнил, как мы говорили о необходимости изменения преподавания науки. Однако теперь я начал сомневаться в необходимости моей карьеры, в частности в теоретической физике. Именно в это время, а может, несколько позже передо мной все чаще вставал вопрос: «Почему я хочу быть физиком-теоретиком?» Сомнения одолевали меня, к тому же расстраивало то, что я все дальше отходил от философии.

Итак, в 1945 году, вскоре после Дня Победы, я возвратился в Штаты и вновь оказался в Гарварде, поскольку война еще не закончилась. Обсуждался вопрос о высадке десанта в Японии. Однако и эта война вскоре миновала. Тем временем (мне кажется, я возвратился в начале лета 1945 года) я вернулся опять в лабораторию. Война с Японией продолжалась, казалось, конца ей не будет, и я получил разрешение, поскольку работа в лаборатории шла слабо, прослушать один или два курса по физике. Один из курсов, его читал ван Флек, был по теории групп. Мне он показался довольно бессвязным. Первый курс лекций по квантовой теории я прослушал на последнем году обучения, это было обязательно. Теория групп содержательно интересна, и, хотя я никогда не чувствовал, что вполне в ней разобрался, привлекало в ней то, что, будучи математической теорией, она приводила к физическим результатам. К сожалению, ван Флек был не очень хорошим преподавателем.

Война в Европе закончилась [и я готовился получить ученую степень по физике в Гарварде]. Поскольку у меня было много физики на последнем курсе и я находился в Гарварде, где не планировал поступать в аспирантуру, то решил хотя бы год заняться еще чем-нибудь. Я обратился с просьбой разрешить мне половину моего первого года заниматься не физикой, а чем-то другим. В частности, я имел в виду философию – и прослушал два философских курса.