После свадьбы жили хорошо

Мальчик стоял, недоумевая, с напряженной улыбкой. Наверно, ему почудилось, что секретарь сию минуту исчез, растворился в дымном, слоистом воздухе. Секретарь играл в крестики-нолики, пока все кругом работали. И едва скрипнула дверь, как секретарь исчез, застеснявшись, не успев подхватить сигарету и очки…

Громыхнул брезентовый передник, линейка блеснула — в кабинете появился тот длинный, сивый, пахнущий краской и свежим скипидаром. Он подошел к столу и с отвращением поглядел на секретарские крестики.

— Еще чего! — пробурчал он и поставил на листке свой, очень жирный, большой и черный крест. — Нагородил заборов!..

— Дяденька, — сказал мальчик, — а секретарь где?

— Внизу.

— Где?

— Внизу, — сказал сивый. — Диктует на линотип.

— Чего? — сказал мальчишка.

— Ты видел, — сказал с отвращением сивый, — чтоб диктовали на линотип? Он рукой писать не желает. И машинистке диктовать не желает. Он Лев Толстой. Он диктует прямо на линотип.

— А где внизу? — спросил мальчик.

— В подвале. Да тебе-то зачем?

— Мне… Объявление в газету.

— Объявление?

— Очень нужно. Про ежика… — сказал мальчик, невероятно стесняясь, уже чувствуя, что его не поймут и будут над ним смеяться. — Я его выпустил… А он…

— Потерялся, что ли? — машинально спросил сивый, чертя на бумаге еще один жирный, нахальный крест. — Потерялся, спрашиваю?

— Нет, просто я выпустил. Отнес и выпустил…

— Ежика?

— Ежика.

— Слушай, — с отвращением сказал сивый. — Не морочь голову. Тут газета все-таки.

— Да мне объявление!..

— Про ежа?

— Ну да! Я выпустил…

— Если б ты был председателем колхоза, — сказал сивый, — и потерял круглую печать, тогда понятно. Не морочь голову, без тебя тошно. Если бы лошадь пропала. Корова. Свинья, куда ни шло… Иди, гуляй со своим ежиком.

— Дяденька, я сейчас расскажу! Это очень нужно!..

Сивый поднял свою тяжелую темную голову, свое как будто закопченное лицо с толстыми грубыми морщинами, видневшимися даже сквозь щетину. Посмотрел в упор.

— Слушай, — усмехнувшись, сказал он, — тут Зоя Васильевна бегает. Ты ей расскажи. Она пионерами заведует. Урожай помогаете убирать?

— Где?

— Да в колхозе. Ты откуда явился?

— Из Жихарева.

— Ну, вот и расскажешь ей, как ваши ребята помогают. А мы напечатаем. Зоя Васильевна знаешь как распишет! «Ранним утром веселая шеренга пионеров вышла на поля. «Ни один колосок не должен пропасть», — говорят юные земледельцы!..» А?

— Дяденька, вы смеетесь? — сказал мальчик.

— Я плачу, — сказал сивый, забрал со стола листок с крестиками и ушел.

Мальчик вернулся в коридор и снова постоял, подождал. Из-за дверей по-прежнему слышались нервные голоса, телефоны дребезжали и тренькали. Внизу, под полом, что-то вздрогнуло, двинулось и зашаркало, набирая ход, словно бы паровоз пошел со станции…

Мальчик заметил еще одну дверь и чуть приоткрыл ее. За дверью была чудовищная тьма без проблеска, и где-то во тьме шлепала вода. «Закрой!!» — рявкнуло из тьмы. Чья-то мокрая рука ухватила изнутри дверную ручку, хотела захлопнуть… «Варвары!.. Опять снимок пропал!..»

Щурясь, моргая, вылез из тьмы пухлый и белый мужчина, с пухлыми щеками, с пухлыми оттопыренными ушами на лысой белой голове.

— Тебе чего?

— Я не знал… — едва слышно сказал мальчик.

— Хо! Все не знают, и все лезут! Здесь фотолаборатория, варвары!.. Сначала крючок прибейте на двери, а потом лезьте!

— Я не хотел… — сказал мальчик.

— Хо-хо! — Фотограф наконец рассмотрел мальчика и засмеялся. — Ну чего тебе, варвар?

— Мне надо… Объявление про ежика… Я хотел про ежика рассказать…

— Где ежик? У тебя ежик? А ну, покажи!

— Нет, — сказал мальчик. — Я выпустил. Я только хочу рассказать, какой он.

— Рассказать — не то, — перебил фотограф. — Жалко. Я бы щелкнул тебя, варвара, с этим ежиком. Пописал бы этакое, лирическое… Хо-хо! А рассказы — не по моей части. Шагай и сюда больше не лезь. Ежик-пыжик.

Еще одна дверь была в конце коридора; мальчик осторожно приблизился и открыл ее. Там деревянная лестница со сбитыми замасленными ступеньками вела в подвальный этаж. И мальчик начал потихоньку спускаться, заглядывая вниз через перила — оттуда таинственно и страшно доносило машинные запахи, мерное гуденье, позвякиванье, тяжелый стук…

Мальчик спустился до конца лестницы и увидел весь подвал — лампы под жестяными абажурами, наклонные столы с ящичками, рулоны бумаги, похожие на свежераспиленные огромные чурбаки; одну низкую серую машину, маслено поблескивавшую отточенным лезвием; и другую машину, ту, что лязгала и шаркала, — у нее качалась, ходила стальная плита, и на этой плите вдруг возникала, невесть откуда, отпечатанная газета; стол опять двигался, газета соскальзывала, мелькнув оборотной стороной, непривычно пустой и белой… Потом мальчик увидел третью машину, самую высокую и необыкновенную; из каких-то лесенок, трубочек состояла она, из блестящих шарниров; молодая женщина играла на этой машине так, как играют на рояле, а возле был еще человек, который размахивал рукой и громко что-то говорил.