После свадьбы жили хорошо

В потемках, вечером поздним добурили скважину. Добили безнадежное, неисполнимое, отчаянное дело. Как — не упомнит Степан Авдеич. Связно не расскажет… Вместе с Лидой рвали, тащили рычагом штангу; приехал детдомовский шофер, тоже дергал; истопника (хмельного) принудили помогать. Бабка за дедку, внучка за бабку — едва ли не полным коллективом детдома вытягивали завязший инструмент. Стервенели, ругались, ухали, как бурлаки.

Хвост выволокли, нос завязнул. Вдруг на полметра провалились в песчаное хлебово восьмидюймовые обсадные трубы. Опять вытаскивай под «Дубинушку»…

Неизвестно, справился бы с такой скважиной Степан Авдеич в одиночку. Даже в самые лучшие времена. Бывает, встречаются под землею сюрпризы, которых не предусмотришь. Фокусы разные и ловушки. Внезапно упрется ложка на последних метрах в гранитный валун — на-кась, выкуси. Или досверлишься до каверны, невидимой пещеры, пустоты в земном брюхе, — срывается штанга, обламывает хомуты, крепления, с гулом рушится вниз… Может, он и профессию-то собственную любил оттого, что она дремать не позволяла. Работаешь — будто в драку ввязался.

Уже при луне, волчьем солнышке, подтянули временную проводку, навернули насос. Выключатель цвиркнул.

Густая, наподобие масла, фырча, выстрелила из патрубка темная струя. Помаленьку начала выцветать. Пошла глинистая, табачная, желтая с мутью. И вот — чисто-стеклянная, с ледяными пузырями воздуха. Кончено. Баста.

Лилась наземь, посверкивая, затопляя взрытую ногами площадку, раскиданный инструмент. В холодной жиже стояли все, мокрые. Кричать сил не нашлось. Тихо любовались. Только фырчала стеклянная струя, плевалась брызгами, да жужжал голодным шмелем насос.

А журавлиные клики — те самые, дневные — опять вернулись к Степану Авдеичу, и он слышал их. Окружающих лиц не различал, не воспринимал слов, а звенящие клики слышал, такие же просветленно-победные, как полвека назад.

Была радость, могущество которой он уже забыл почти.

Эх, напрасно Зинка не пришла. Что-то поняла бы, почувствовала, порадовалась вместе. У нее свои бывали радости, пускай получше, но его настоящей радости Зинка не видела.

Кто-то приволок ведро, подставили под струю, засекли время. Хлынуло через край на пятнадцатой секунде. Щедро лупит вода. Вполне хватит ее, воды, на все здешние нужды. Не волнуйся больше, Зинаида Егоровна.

Жаль, не пришла. Ты этого не видела никогда. Не видела, как выстреливает грязная рваная струя и светлеет, очищаясь. И хлещет наземь, и никто не спешит подставить посудины, чтоб даром не пропадала. Стоят, наглядеться не могут. Можно в тысячный раз смотреть. Можно в последний раз смотреть — и радоваться.

Плутает подземная вода, по невидимым руслам, переливается по камешкам, течет из одной жилы в другую, третью, пока наконец не отыщет родник и не выбьется наружу.

Или пока не откроют ей дорогу, не вытащат руками на белый свет.

2

Бросил Степан Авдеич в детдомовских кустах и тележку, и трубы, и драгоценный свой инструмент в придачу. Ничего складывать не стал. Когда выключили насос, когда помощники распрощались и разбрелись, присел Степан Авдеич на траву да и почуял — шевельнуться не способен.

Терпеливо Лида ждала, покуда он развинченные свои кости собирал помаленьку, приводил к слабенькому послушанию. Затянулась эта процедура. Затянулась.

Потом, опершись на плечо Лиды, поплелся бесчувственно, как в тумане поплыл, едва угадывая окрестности. Долгой, нескончаемой была дорога, будто к приятелю на Камчатку.

Где-то, не помнит где, поменял руку на Лидином плече, и вдруг угловатое, плотное, как желудь, выскользнуло из пальцев. Камешек. Машинально сжимал его в ладони, оказывается. Не забыл. Из нижнего слоя дрягвы извлечен, почти с донышка скважины. Бесформенный, дрянной камешек, вроде свиного хрящика. Дороже алмаза камешек… Надо поднять его с дороги, хоть это мучительно… Нельзя ему потеряться. Вот он, щелкун. Поворачивается в ладони, будто живой, колется, хочет устроиться поудобней.

Не шебаршись. Скоро попадешь в неплохую компанию…

Земля, как и Степан Авдеич, измучилась за день. Досуха прокаленный воздух замер недвижимо, сморились деревья. Дубы в старинной аллее, те самые дубы, стоят с листьями, скрученными в трубочки. А все-таки переживут. И эту засуху переживут, и морозобоины, и все, что ни выпадет. «Куда ж нам деться, переживем», — говорила Зинка.

Все кругом кажется пепельным, словно пыль на дороге. А может, все покрыто пылью. Окна с телевизионным сиреневым отблеском гаснут в домах. Сменяются на дороге запахи — застойные, налитые озерцами; то сеном раструшенным донесет, то дегтем с толевой крыши.

Жаль, не пришла Зинаида Егоровна. Случилось с тобой что-нибудь? Неужто свалилась опять?..

На колхозном поле, у водокачки, открылся совсем незнакомый вид. Бесплотная, фантастическая, тускло-серебряная, с раскинутыми руками, возносилась мачта в небо; огненные капли фонарей тлели на ее вершине.

— Когда же успели-то?! — ахнула Лида.