После войны

— То есть, там одно какое-то существо, а это всё иллюзии?

— Нет. Больше всего похоже на колонию насекомых. Ну, знаешь, вроде пчёл.

— Действительно, интересная штука получается, — я покачал головой и вновь завалился на спину. Даже в свете этих известий смотреть там всё равно было не на что. — Ты как это определил?

— Очень удачно, что мы со стороны начали наблюдать, с близкого расстояния вряд ли можно заметить. А отсюда отчётливо видно, как части организма между собой сообщаются. Не желаешь посмотреть?

— Шутить изволите? Я с такого расстояния только чем-нибудь площадно-массовым ударить могу, но никак не прицельно ауры разглядывать, — хмыкнул я.

— Ну, значит, не повезло тебе, — миролюбиво согласился он. — Крайне занимательное зрелище. А что касается единого разума, то вот это можно было бы и там, на месте определить. Я, правда, не смогу объяснить, по каким принципам. Самое главное, что разум этот даже близко не человеческий, так что понять, о чём они думают, я не могу. А жалко.

— Может, и правда прижечь их чем-нибудь?

— Ты в детстве разорял муравейники, — почти с возмущением, и даже каким-то оттенком обиды, заявил дознаватель, покосившись на меня.

— Было дело, — я засмеялся. — И лягушек надувал, и яйца птичьи воровал. Правда, до тех пор, пока в гнездо к воронам не залез. Хозяева меня очень оперативно выдворили и доходчиво объяснили, почему не стоит этого делать.

— Никогда не понимал подобной бессмысленной жестокости, — грустно вздохнул Миролев. — Правда, в детстве мне никогда не хватало смелости воспрепятствовать.

— Ну, жестокость и правда бессмысленная. Дети вообще жестокие существа, а что уж говорить о беспризорниках!

— Ты что, детдомовский? — ошарашенно хмыкнул он.

— Ну да, — я пожал плечами. — А ты не читал досье?

— Да зачем мне на тебя подробное досье, — отмахнулся дознаватель. — Я так, общую характеристику полистал. Видимо, пропустил этот факт.

— Детдомовский, — кивнул я. — Дети гражданской войны, нас таких много. А что тебя удивило? Не похож?

— Ну, как сказать, — задумчиво протянул Озерский. — Не то чтобы не похож, просто так иногда бывает. Вроде вот сложилось впечатление о человеке, а потом выясняется какой-нибудь неожиданный факт из биографии, полностью всё переворачивающий.

— Ну, мою биографию такой уж оригинальной назвать сложно, — я снова засмеялся. — Отец как в восемьдесят первом на войну ушёл, так и не вернулся, мамка вроде от тифа померла, я точно не помню. Я лет до пяти у тётки жил одной, соседки, она мне про родителей и рассказала, а потом и она померла. Ну, а потом остальные соседи меня в детдом отправили. И так жрать нечего было, а ещё один чужой рот кормить никому не хочется. Да нормальная биография, живой — и хвала богам, — отмахнулся я. — А вот у тебя, как мне кажется, всё должно быть наоборот? Домашний мальчик из хорошей семьи?

— Ну, по мне это действительно хорошо видно, — он тоже засмеялся. — Отец — доктор технических наук, профессор, мать — целительница, кандидат медицинских. Благодаря ценности отца как специалиста нас даже не репрессировали за родство с князьями Озерскими; дальнее, седьмая вода на киселе, но его вполне могло хватить. Так что достался мне полный набор "хорошего мальчика", начиная с музыкальной школы. Я ещё до революции учился, потом в гражданскую кое-как продолжал, закончил уже после. И светила бы мне консерватория по классу скрипки, если бы тень не пропала.

— Мне кажется, или тебя расстраивает упущенная возможность? — хмыкнул я.

— Ну, как сказать… моя нынешняя работа мне тоже нравится. Но скрипку я никогда не забрасывал.

— Слушай, — внезапно осенило меня, я даже на живот перевернулся, щурясь и вглядываясь в деревеньку. — Если они похожи на насекомых по организации, то ведь не исключено, что где-то и матка есть!

— Не исключено, — пробормотал службист, не отрываясь от бинокля. — "Где?" — это вопрос на миллион. А ещё, как она выглядит. Да и вообще, вопросов у нас пока гораздо больше, чем ответов. Эх, поближе бы на их превращение посмотреть! Не желаешь прогуляться? А то я боец аховый, да и бегаю плохо.

— Вот ещё, — я отмахнулся, не поддавшись на провокацию. — Набегался, хватит. Опять же, больше, чем увидел Тень, я не разгляжу… кстати, где он?

— Ты это у меня спрашиваешь? — ехидно откликнулся дознаватель.

— Это был риторический вопрос, — я отмахнулся и вновь надвинул фуражку на лоб, устраиваясь поудобнее.

— И как можно спать в такой момент? — через пару минут поинтересовался Озерский.

— С огромным удовольствием, — лениво ответил я из-под фуражки. — Сразу видно штабного.

— Ну, у нас тоже, знаешь ли, всю войну было хроническое недосыпание, — он ничуть не обиделся. — Остальные тоже спали, как и где придётся. А у меня вот не получается. Чтобы заснуть в неудобном положении, да ещё и под шум, это надо несколько суток без сна. А ты вон, пожалуйста. Две недели проспал, и ничего!

— Зависть — низкое чувство, — хмыкнул я. На этом разговор оказался исчерпан. Немного полежав неподвижно, службист завозился, что-то доставая из вещмешка. Зашуршали бумаги. Небось, какие-то теоретические выкладки делать собрался.