После всего. третья книга стихов (посмертная)

Войной навек проведена черта,
Что было прежде — то не повторится.
Как изменились будничные лица!
И всё — не то. И жизнь — совсем не та.

Мы погрубели, позабыв о скуке,

Мы стали проще, как и все вокруг.
От холода распухнувшие руки
Нам ближе холеных, спокойных рук.

Мы стали тише, ничему не рады,

Нам так понятна и близка печаль
Тех, кто сменил веселые наряды
На траурную, черную вуаль.

И нам понятна эта жизнь без грима,

И бледность просветленного лица,
Когда впервые так неотвратимо.
Так близко — ожидание конца.

12-I-41

Шартр

«Просыпались глухими ночами…»

Просыпались глухими ночами
От далекого воя сирен.
Зябли плечи и зубы стучали.
Беспросветная тьма на дворе.

Одевались, спешили, балдели

И в безлюдье широких полей
Волочили из теплой постели
Перепуганных, сонных детей.

Поднимались тропинками в гору,

К башмакам налипала земля,
А навстречу — холодным простором —
Ледяные ночные поля.

В темноте, на дороге пустынной,

Зябко ежась, порой до утра,
Подставляя озябшую спину
Леденящим и острым ветрам…

А вдали еле видимый город

В непроглядную тьму погружен.
Только острые башни собора
Простирались в пустой небосклон.

Как живая мольба о покое,

О пощаде за чью-то вину.
И часы металлическим боем
Пробуравливали тишину.

Да петух неожиданно-звонко

Принимался кричать второпях.
А в руке ледяная ручонка
Выдавала усталость и страх…

Так — навеки: дорога пустая,

Чернота неоглядных полей,
Авионов пчелиная стая
И озябшие руки детей.

23-I-41

Шартр

«Такие сны, как редкостный подарок…»

Такие сны, как редкостный подарок,
Такие сны бывают раз в году.
Мой день сгорал…Да он и не был ярок.
День догорал в неубранном саду.

Проходят дни, как злобные кошмары,

Спаленные тревогой и тоской.
А ночью сны о лавках и базарах,
Где сыр без карточек и молоко.

И вдруг, среди  заботы и обмана,

Средь суеты, в которой я живу,
Приснится то. что близко и желанно,
Что никогда не будет наяву.

25-II-41

«Темнота. Не светят фонари…»

Темнота. Не светят фонари.
Бьют часы железным боем где-то.
Час еще далекий до зари,
Самый страшный час — перед рассветом.

В этот час от боли и тоски

Так мучительно всегда не спится.
Час, когда покорно старики
Умирают в городской больнице.

Час, когда, устав от смутных дел,

Город спит, как зверь настороженный,
А в тюрьме выводят на расстрел
Самых лучших и непримиренных.

3-III-42

1942

ИГОРЮ