После заката

В эту минуту я испытывал злорадство. Считайте, то был голос мистера Что-ж-вы-сами-во-всем-убедитесь. Вероятно, одного лишь рассказа оказалось недостаточно, чтобы снять камень с души. Она мне не поверила, и как минимум какая-то часть меня хотела, чтобы мне поверили, и обижалась на Полу за то, что не получила желаемого. Эта часть знала: позволить ей взять кубик из прозрачной пластмассы – абсолютно кошмарная идея, но все равно радовалась, глядя, как Пола убирает кубик в сумочку.

– Вот, – подвела она итог. – Мама говорит: бай-бай, гулянье закончилось. Может, если он не появится через неделю или две – полагаю, все зависит от того, насколько упрямым окажется ваше подсознание, – вы сможете раздать остальные вещи.

Эти слова стали настоящим подарком, который я получил от нее в тот день, хотя тогда этого не знал.

– Возможно, – ответил я и улыбнулся. Широкой улыбкой, предназначенной для моего нового друга. Широкой улыбкой, предназначенной для красивой женщины. И при этом думал: «Вы сами во всем убедитесь».

Такие вот дела.

Она убедилась.

Тремя вечерами позже, когда я слушал Чака Скарборо, объяснявшего в шестичасовом выпуске новостей причины пробок, которые в последнее время парализовали город, в дверь позвонили. Поскольку по домофону никто не просился войти, я предположил, что принесли какую-нибудь посылку – может, Рейф принес что-то доставленное «Федерал экспресс». Я открыл дверь. На пороге стояла Пола Робсон.

Совсем не та женщина, с которой я сидел за столиком в «Гриле Дональда». Нет, ко мне пришла другая Пола – скажем, миссис Ну-до-чего-ужасна-эта-химеотерапия. Косметикой она не воспользовалась, лишь чуть тронула помадой губы, так что кожа обрела болезненный желтовато-белый оттенок. Под глазами появились темные коричневато-лиловые мешки. Возможно, она попыталась причесаться, прежде чем спуститься с пятого этажа, но пользы это не принесло. Волосы напоминали солому и торчали во все стороны, как в комиксах, и при иных обстоятельствах могли даже вызвать улыбку. Кубик из прозрачной пластмассы она держала на уровне груди, и у меня появилась возможность лицезреть, что и от ухоженных ногтей остались одни воспоминания. Она их изгрызла, и изгрызла быстро. А первой, прости Господи, у меня мелькнула мысль: «Да, она во всем убедилась».

Кубик она протянула мне:

– Возьмите его.

Я молча взял.

– Его звали Роланд Абельсон. Не так ли?

– Да.

– У него были рыжие волосы.

– Да.

– Он не был женат, но выплачивал деньги на содержание ребенка женщине в Рауэе.

Я этого не знал. Уверен, что не знал никто в «Лайт и Белл». Но снова кивнул, и не только для того, чтобы она продолжала говорить. Я не сомневался в ее правоте.

– Как ее звали, Пола? – Я еще не представлял, почему спрашиваю, но чувствовал, что должен знать.

– Тоня Грегсон. – Она отвечала словно в трансе. И что-то стояло в ее глазах, такое ужасное… я с трудом удержался, чтобы не отвести взгляд. Тем не менее я запомнил – Тоня Грегсон, Рауэй. А потом добавил про себя, словно человек, проводящий инвентаризацию кладовой: «Один кубик из прозрачной пластмассы с центом внутри».

– Он пытался заползти под стол, вы это знаете? Вижу, что нет. Его волосы горели, и он плакал. Потому что в тот момент понял, что никогда не сможет купить катамаран и больше не выкосит лужайку перед домом. – Она коснулась моей щеки. Интимность этого жеста могла бы шокировать, не будь ее руки такими холодными. – И в конце своей жизни он отдал бы каждый цент, каждый принадлежащий ему опцион на акции только за то, чтобы еще раз выкосить лужайку перед домом. Вы в это верите?

– Да.

– Помещение наполняли крики, он чувствовал запах авиационного керосина и понимал, что пришел его смертный час. Вы понимаете? Осознаете чудовищность всего этого?

Я кивнул. Не мог говорить. Не заговорил бы даже под дулом пистолета.

– Политики тараторят о мемориалах, храбрости, войнах с терроризмом. – Печальная улыбка тронула ее губы. Лишь на секунду. – Он старался заползти под стол. С горящими волосами. Под столом лежала какая-то пластиковая подстилка, как там его называют…

– Мат.

– Да, пластиковый мат. Он ощущал ребра пластика и запах своих горящих волос. Вы это понимаете?

Я кивнул. Заплакал. Мы говорили о Роланде Абельсоне, человеке, с которым я работал. Он трудился в отделе задолженностей, поэтому я его практически не знал. Мы с ним просто здоровались при встрече. Так что я понятия не имел о женщине и ребенке в Рауэе. И если бы не прогулял в тот день работу, мои волосы наверняка тоже горели бы. И по-настоящему до меня это дошло только теперь.