После зимы: Стихи разных лет

Какой-то насыпью ничтожной

Из глыб бетонных и камней.

До высоты блокадной дамбы

Волна, пожалуй, не дойдет,

Но – обойдет песок и камни

И хлынет из других ворот.

Не лучше ль с морем по-соседски

В квартире общей жить свой срок?!

От моря нет случайных бедствий,

В нем – наш исток, урок, итог.

А если при веселье бурном

Вдруг море наш порог зальет,

Есть повод вымыть то, что дурно

Помыто городским дежурным

И ощутить безмерность вод.

Пускай вода, вставая дыбом

На общежитие людей,

Убережет их от ошибок

Самовлюбленных кораблей,

Которые мечтая сделать

Из тайны моря путь земной,

Способны только ржавым телом

Достигнуть глубины морской.

Ни тяжесть дамб, ни лень заборов,

Ни сон естественных преград

Не усмирят морских просторов

И Петербург не усмирят.

Но волн упорных вознесенье

Лишь до подошв кариатид,

Возможно, должное смиренье

И в нас, и в море сохранит.

4

Вдали, где море слито с небом,

Где их неразличим свинец,

Там кружатся, обнявшись крепко,

Начало жизни и конец.

Нам лоцман опытный не нужен:

Все знают, что уплыть туда

Поможет с надоевшей суши

Невы попутная вода.

И как приплыть на низкий берег

Известно всем не первый год:

Старинный курс давно проверен

Приливами варяжских вод.

Всё то, что городом зовется

И прибывает каждый год,

По вольной воле создается

И никогда не пропадет.

Здесь будет до скончанья дней

Движенье душ и кораблей.

 ЕКАТЕРИНИНСКИЙ КАНАЛ

1

О «медных всадниках» и прочих

Царях, потом – секретарях,

Возникших на российской почве,

Пускай другие говорят.

Мне дела нет до византийства

И смены правящих элит.

Но вот одно цареубийство

Давно мне душу бередит.

Тогда, на городском канале,

На потрясенной мостовой,

Мы вновь ошиблись, вновь остались

Со злобой прежней и собой.

Лицом к лицу с душою темной,

Как с подворотней в мертвый час,

Остались мы; светильник скромный

Заколебался и – погас...

2

Нет, не азартное решенье

Разрушить мир, который плох,

Хочу я вспомнить – рук движенье,

Непроизвольное, как вздох.

…Метальщик третий с бомбой третьей

Царя увидел. В этот миг

Раздался взрыв. И сразу ветер

Лица горячего достиг.

Метальщик юный, видя рядом

Кровь и упавшего царя,

Держал свой сверток со снарядом,

Но позабыл он про снаряд.

Он подбежал и неумело,

Со всеми вместе, кто здесь был,

Искромсанное взрывом тело

Поднял и в сани положил.

В тот миг его рукам дала

Толчок не та чужая сила,

Что к подворотне привела,

А та, что с детства сохранилась.

...В нас эта сила сметена

Была другой. Нет, не закрыты

Зим бесконечных времена.

...Март в Петербурге – не весна.

«Как холодно!» – сказал убитый.

3

Там, где бомбы бросали в надежду

Срам прикрыть не дырой, а одеждой,

Ныне храм стоит балалаечный.

Так-то вот, Александр Николаевич!

Там толпится пытливый и праздничный люд,

Рядом – вещи кустарные продают…

Неужели матрешки неженской породы –

Это статуи нашей свободы?!

      ТАВРИЧЕСКИЙ САД

1

Меня крестили в Греческой церкви,

Которой давно уже нет;

Теперь здесь зал для концертов.

Об этой бессмысленной жертве

Когда-то сказал поэт:

Как мы жертвуем тем, что было,

Разрушаем – ради чего? –

Время прошлое, храмы, события...

Ради времени своего?

2

Детство первое – это Таврический сад.

Если дни пролистать назад,

То я вижу – неясно, как на бегу,

Черные ветки на белом снегу,

Своих одногодков бестолковую стаю,

Которую взрослые, не понимая,

Хотят сделать смирной, будто надгробие,

По своему образу и подобию.

Вижу еще, как будто сквозь лед,

Сбитый, с нелепым хвостом, самолет

Возле воды кругового канала

(Может быть, этого и не бывало?)

3

По счастью, в детях нет воображенья

О будущих невзгодах  и потерях.

Но чувствовал я взрослых настроенье

И, значит, знал в какой-то мере,

Что вдруг пришли другие времена,

Что началась война.

Тоскливы дни бессчетных отступлений.

Пусть бодрость взрослых исчезала быстро,

Быстрее таяли продукты и поленья,

И голод с холодом вдруг стали просто бытом.

А что потом? – Тревоги и сомненья...

Но успокоились немного все, едва

Врага отбросила декабрьская Москва.

4

Произрастает счастье – из простого,

Его субстрат, как наш суглинок, сер.

Я вспоминаю март сорок второго

По двум картошкам, отогнавшим смерть.

Кто их принес, хоть стыдно, но не помню.

Зато я помню, как я к ним приник,

Забыв о холоде, убежище и бомбах,

Забыв о матери, наверно, в этот миг.

Не хлеб сырой и не сухарь, который

За оттоманкой прятался в пыли,

Достался мне – рассыпчатый картофель,

Великий плод подзолистой земли.

Простой картошкой обернулось счастье...

Еды другой с тех пор не знаю слаще.

5

Вот настал наш черед, и однажды

Налегке мы покинули дом,

Оставляя прошлое в нем

Неизвестным наследникам нашим.

Из квартиры, где и поныне

Кто-то мне незнакомый живет,

Унесли меня люди родные

На подтаявший ладожский лед.

А потом – до Кобоны и дальше –

Я от сада сквозь сон отступал

К Танкограду, на южный Урал...

Отступали и те, кто постарше.

6

...Она те годы вспоминать не любит,

Но как-то вспомнила:

Была тогда метель,

Шла женщина в каракулевой шубе,

На противневезла она портфель;

Шла, низко кланяясь порывам слабым ветра,

Был шаг ее длиною в четверть метра...

7

Это – не футбольное поле, а такая могила.

Здесь много таких. Иди и смотри!

Я же – нет, не могу: мне сердце сдавило,

Возьми другого в поводыри.

Я говорить о прошедшем не в силах