Последнее дело инквизитора. Полюбить Тьму

– Тристан? – холодно произнесла Софи, отступая вглубь холла и поправляя прическу, немного смущенно, немного растерянно, будто визит инквизитора был для нее небольшим, но потрясением. – Что тебе нужно?

Этот вопрос был задан, пожалуй, излишне эмоционально. Тристан, перешагнув через порог, небрежно расстегнул пуговицы своего пальто и, щуря глаза, словно в них бил слишком яркий свет, произнес:

– Я хотел бы поговорить с детьми. Можно?

– Ну, разумеется, – холодно ответила Софи. Обиделась; наверняка ждала, что Тристан скажет хоть слово о ней. Но он промолчал.

– Отличный день, мадам Софи! – жизнерадостно выкрикнул Густав из-за плеча Тристана, улыбаясь Софи во весь рот. Он действительно рад был видеть старинную приятельницу. А вот она его, кажется, нет. Тот факт, что Густав остался с Тристаном, встал под его знамена и принял инквизиторский сан, отчего-то сильно ранил самолюбие Софи. Она восприняла этот выбор старого друга предательством, и Густаву больше не радовалась.

Поэтому он, наткнувшись на ее холодный взгляд, притих, и улыбка его погасла.

– Позови сыновей, – распорядился Тристан, снимая пальто.

Софи молча приняла одежду и поморщилась: на плече ткань была разорвана суккубскими когтями.

– Я зашью, – так же холодно произнесла она, любовно приглаживая черную ткань.

– Благодарю, – произнес Тристан.

Софи не изменилась, не постарела ни на день. Она была все такой же прекрасной девушкой, какой Тристан ее встретил когда-то. Но вернувшаяся душа сделала ее другой – и эту другую женщину, узнав, Тристан не смог полюбить.

Она была не плоха; не зла и не порочна. Но другая.

– Что же тебе надо, Тристан? – спросила вдруг Софи, внимательно глянув на инквизитора. Так глубоко, что, казалось, рассмотрела всю его душу. – Почему ты все бегаешь, что ты ищешь?

Этот вопрос Софи уже задавала ему, когда Тристан вздумал уйти от нее. Этим же изумленным, непонимающим тоном. Что же тебе надо…

– Я ищу преступников, Софи, – будничным тоном ответил Тристан. – Я бегаю за преступниками. Давай обойдемся без сцен.

– Я подарила тебе то, что не смог подарить никто из твоих многочисленных любовниц. Я родила тебе сыновей. Этого мало, скажи? Неужто это для тебя ничего не значит?

– Софи! Дело ведь не в сыновьях. Любят не поэтому.

Софи лишь отрицательно кивнула головой.

– Ты снова влюблен, Тристан, – горько заметила она. – Я хорошо знаю этот твой взгляд. У тебя глаза горят упрямством и предвкушением. Ты еще не пробовал ее? Пришел ко мне, а все мысли о ней… Ты даже не видишь меня.

Софи внезапно шагнула вперед, обхватила инквизитора за шею, вдохнула аромат, исходящий от Тристана, и жадно прихватила губами его губы, словно сцеловывая с них запретную и желанную сладость.

– Нет, – шепнула она, через силу отрываясь от Тристана. – Не притрагивался… даже не целовал. Твои губы жаждут ее. Боже, как сладко их пробовать! Ты горишь от страсти, Тристан. Как в старые добрые времена. Кто она? Я думала, ты остыл навсегда. А тут такой юношеский пыл! Даже интересно стало на нее посмотреть.

Тристан удивленно изогнул бровь, расцепил руки женщины, обвивавшие его шею.

– Я дрался с суккубом, Софи, – как можно мягче ответил он, отстраняя от себя бывшую любовницу. – То, что ты увидела в моих глазах, не более чем остатки ее чар. Не выдумывай, Софи. И позови, наконец, близнецов! Мне нужно с ними более чем серьезно поговорить.

– Они что-то натворили? – нахмурилась женщина.

– Нет, конечно. Иначе б я не был так спокоен. Просто нужно кое-что обсудить.

– Пройди в кабинет, – велела Софи. – Там вам никто не помешает.

И она отошла, тихая, как тень.

Тристан, переведя дух, глянул на незаметного, тихого Густава, и тот пожал плечами:

– Старые чувства, – произнес он, изо всех сил стараясь выразить на своей подвижной физиономии сочувствие и понимание. – Они не прошли у мадам Софи. Она все еще ждет, что вы вернетесь. Это всегда тяжело.

…В кабинете Тристан привычно уселся за стол. Хоть тут и было безупречно чисто, он понял, что кабинетом никто не пользуется. Вероятно, потому, что все еще считают это его личным пространством. Ага, и трубку забытую из ящика не убрали и не выкинули. Тристан вынул ее, машинально набил табаком, который отыскался здесь же, в ящике стола, прикурил и выпустил душистое облако дыма.

«А она курит похожий табак, – вдруг подумал Тристан, вспоминая девицу и запах ее сигарет. – Если не точно такой же…»

За дверями послышался хохот и топот, словно стадо молодых слонят выбежало на прогулку, и Тристан невольно встал, волнуясь.

Дверь отрылась, и в кабинет вломилась пара юношей лет восемнадцати-двадцати, таких же белесых, как Тристан. Походка, стать, привычка гордо держать белокурую голову – у всех троих это было один в один, так похоже, словно отражение в зеркале. Природа всех троих наградила одинаковым недугом и одинаковой гордостью в чертах и достоинством в каждом движении.

Тристан казался старшим братом близнецам, а не отцом; огромная разница в возрасте была заметна лишь в его уставшем взгляде.