Последнее дело Холмса

Ужин вышел печальный и проходил в молчании. Веспер Дандас оставалась в своем номере, куда время от времени к ней наведывалась мадам Ауслендер. «Спит», – докладывала она по возвращении, и все на этом. Обстановка в зале заметно изменилась, потому что у каждого было время поразмыслить. Мы сидели, уткнувшись в тарелки, боясь, что, если бросим взгляд на сотрапезников, это будет выглядеть беспардонно. Никто, разумеется, не переоделся к ужину, потому что это был не фильм Грегори Ла Кавы. Только Жерар блистал своим смокингом, Спирос – белой курткой, а Эвангелия – голубым форменным платьицем с передником. Все остальные предпочли вольный стиль, при галстуке был один я. К светскому общению мы были непригодны. Царило ощущение нереальности всего происходящего, витал дух взаимной подозрительности, так что неуместная шутка Малербы атмосферу не разрядила:

– Надеюсь, суп не отравлен?

Он задал этот вопрос Эвангелии, когда она наполняла ему тарелку, и бедняжка задрожала и стала оглядываться по сторонам, ища поддержки. Шутку не оценили. Супруги Клеммер из-за своего столика обернулись к Малербе, испепеляя его взглядами, и даже Нахат Фарджалла протянула унизанную кольцами руку и с безмолвным упреком дотронулась до его локтя. Я, сидевший рядом, вообще промолчал.

По окончании ужина все мы, один за другим поднимаясь из-за стола, словно по предварительному сговору направились в салон, как будто ожидали такого, о чем никто не говорил вслух. Первыми прошли Клеммеры – прошли и уселись в кресла возле большой застекленной двери в сад. Пако Фокса выбрал себе высокий табурет у маленькой стойки американского бара в углу, а доктор – кресло невдалеке от входа. Примадонна и Малерба заняли диван. Я остался стоять у рояля, заложив руки за спину и сознавая, что все взоры обращены ко мне.