Последнее дело Коршуна

— Его в первую очередь, так как он покушался на Калинович. Но есть один действительно общий знакомый у Дубовой и Калинович. Это Дробот.

Наливайко рассказал все, что слыхал от Валуева.

— Занятное совпадение, — проговорил полковник. — Но к Дроботу мы вернемся немного позже. Что вы еще можете сказать о Крижаче?

— Не лучше ли было бы для бандитов, если бы он жил? — спросил майор.

— Не думаю. Им нужно было свалить всю вину на одного. А кроме того, отравление было произведено так же аккуратно, как и другие преступления. Те, кто кроются за этим делом, думают, что искусной мистификацией самоубийства сбили нас с истинного пути. Теперь они ослабят свою осторожность, а мы этим должны воспользоваться.

— Но как же все-таки удалось отравить, не оставив после себя следов?

— Можно только предположить. В квартиру Крижача вошли двое. Поставили на стол бутылку и стаканы. Крижач распечатал консервы. Свидетельство этому — почерневшие капли томата на лезвии. Нарезали хлеб. Разлили по стаканам спирт. В это время гость попросил Крижача выйти, — может быть, за водой, чтобы запить спирт-сырец, — и всыпал в стакан порошок мышьяка и размешал. Пока Крижач отсутствовал, яд успел раствориться в спирте. Затем вместе выпили. За едким вкусом спирта Крижач не заметил привкуса мышьяка. Когда он ощутил боли в животе, ему подсунули заранее заготовленную записку. А возможно, что Крижач, поняв, что его отравили, хотел сам написать что-то. Но не успел. Схватил левой рукой бумажку и повалился на пол. Отравитель был настолько «гуманен», что для уменьшения боли добавил в мышьяк опиума. Но это ему нужно было, скорее всего, для того, чтобы Крижач умер без особого шума.

— Что же… это довольно правдоподобно, — согласились оба слушателя.

— Пока все рассуждения построены только на теории вероятности. Надо еще проверить их. Вот мы сегодня собрались все вместе, и я хочу воспользоваться такой оказией. Надо будет разобрать и рассортировать все бумаги, которые мы взяли на квартире Крижача. Я уже кое-что приготовил к вашему приходу.

Началась кропотливая работа. Полковник читал вслух каждый листок, советовался с майором и капитаном. Так письма они разбили на четыре категории: 1) те, которые шли на имя депутата областного Совета; 2) письма, связанные со следовательской работой; 3) от друзей; 4) лично от Дробота.

Остальные бумаги рассортировать было трудно, так как выработать какую-либо четкую систему разбора не удалось.

Взяв очередной лист, полковник прочитал вначале про себя, потом протянул капитану:

— Уже третий почти с тем же самым смыслом. «„Если враг не сдается, — его уничтожают!“ (А. М. Горький). Советская гуманность не может распространяться на врагов народа…» Это всё варианты начала диссертации. По ним можно понять, что Дубовая долго и упорно работала над ней.

— Нина Владимировна всегда отличалась трудолюбием, — заключил майор.

— Нет, Сергей Петрович, тут дело не в одном трудолюбии. Дубовая выпестовала свою ненависть к предателям. На страницах, которые можно отнести к заключительной части ее работы, явно звучит личное чувство. Дубовая выстрадала свою диссертацию. Пристрастная работа. Сильная и убедительная, как хорошая обвинительная речь.

В груде бумаг внимание полковника привлек листок, отличавшийся от других своим серо-желтым цветом. Иванилов прочитал:

«Нина! Я не могу больше выносить подобного двойственного положения. Ты прекрасно знаешь мои чувства к тебе, но пока слабо отвечаешь взаимностью. Неужели этому виною разница в наших годах? Я тебя люблю гораздо сильнее, чем твой Дробот. Что хорошего ты в нем нашла? Я же не протестую, чтобы он считался твоим братом. Но мы с тобой должны встречаться чаще и открыто. Разреши мне приехать к тебе в Рымники. Я скоро буду в тех краях… Целую твои ручки. Я. Кр…

P. S. Два слова об Анне. Неужели ты не видишь, что она перестала быть человеком? У меня к ней никогда не было любви, ты это сама прекрасно знаешь… Не пишу много, надеюсь на скорую встречу…»

Листок был тетрадного формата. Почерк довольно корявый. Бумага слегка пожелтела. Синие чернила поблекли.

«Письмо фальшивое», — было первой мыслью всех чекистов. Но полковник спросил: