Последнее искушение Христа

Магдалина, совершенно нагая, вся в поту, с разметавшимися по подушке волосами цвета воронова крыла, лежала навзничь на постели, закинув руки за голову и повернувшись лицом к стене, и зевала. Она уже устала спозаранку бороться с мужчинами. Ее тело, волосы и ногти источали запахи всех народов, а плечи, шея и груди были сплошь покрыты укусами.

Сын Марии опустил глаза. Он остановился посреди комнаты, не в силах сдвинуться с места. Не поворачивая лица от стены, Магдалина неподвижно ждала, но так и не услышала ни сопения самца, ни шороха раздевающегося мужчины, ни прерывистого дыхания. Она испугалась, резко повернулась к нему лицом — и тут же закричала, схватила простыню и завернулась в нее.

— Это ты?! Ты?! — закричала она и закрыла ладонями губы и глаза.

— Мария, — ответил он. — Прости меня!

Хрипло, надрывно, словно раздирая все голосовые связки, раздался смех Магдалины.

— Мария, — снова сказал юноша. — Прости меня!

Тогда она вскочила на колени, плотно завернутая в простыню и подняла руку, зажатую в кулак.

— Ты за этим пришел ко мне, парень?! Для того ты затесался между моих любовников, чтобы посмеяться надо мной и заявиться ко мне в дом? Чтобы положить сюда, на мою жаркую постель, страшилище — своего Бога?! Ты опоздал, слишком опоздал, парень, и Бога твоего я не желаю — Он сжег мне сердце!

Магдалина говорила, стеная, а ее грудь яростно вздымалась и опускалась под простыней.

— Он сжег мне сердце… Сжег мне сердце… — снова простонала она, и две слезы скатились и повисли на ее длинных ресницах.

— Не кощунствуй, Мария. Это я виноват, а не Бог. Потому я и пришел просить прощения.

Но Магдалину прорвало:

— У твоего Бога такая же морда, как у тебя! Вы для меня одно и то же, и разницы между вами я не вижу. Если как-нибудь ночью мне случается думать о Нем — да будут прокляты эти часы! — Он является во тьме не иначе, как с твоим лицом, а если случается ненароком столкнуться с тобой, я вижу, как Бог бросается на меня!

Ее кулак взвился в воздух.

— Оставь Бога! — крикнула Магдалина. — Ступай прочь! Одно только убежище, одно только утешение осталось у меня — грязь! Одна только и есть у меня синагога, где я могу помолиться и очиститься, — грязь!

— Мария, выслушай меня, позволь мне сказать. Не мучь себя. Для того я и пришел, сестра, чтобы вытащить тебя из грязи. Много за мной грехов, потому я и иду в пустыню искупить их. Много за мной грехов, но самый тяжкий из них — твои несчастья, Мария.

Магдалина в бешенстве выставила острые ногти навстречу нежданному гостю, словно желая разодрать ему щеки.

— Какие еще несчастья?! — взвизгнула она. — Мне хорошо, лучше некуда, и нет ни малейшей нужды в сострадании твоей святости! Я борюсь одна, совершенно одна, и не жду помощи ни от людей, ни от демонов, ни от богов. Я борюсь за избавление и добьюсь избавления!

— Избавления от чего? От кого?

— Во всяком случае, не от грязи. Да будет она благословенна! На нее — все мои надежды! Грязь для меня — путь к спасению.

— Грязь?

— Да, грязь! Позор, зловоние, эта постель, вот это мое тело, искусанное, изгаженное всей слюной, всем потом, всеми нечистотами, которые только есть в мире! Не смотри на меня так, глазами возжелавшего агнца! Не смей приближаться ко мне, трус! Я не желаю тебя, ты мне отвратителен! Не подходи ко мне! Чтобы забыть одного-единственного мужчину, чтобы избавиться от него, я отдаюсь всем мужчинам!

Сын Марии опустил голову.

— Это я виноват, — мучительно повторил он, стягивая опоясывающий его ремень, забрызганный кровью. — Это моя вина. Прости меня, сестра. Я сполна заплачу свой долг.

Дикий смех снова вырвался из груди у женщины.

— «Это я виноват… Это я виноват, сестра… Я спасу тебя», — блеешь ты страдальческим голоском, вместо того чтобы поднять голову и мужественно глянуть правде в лицо! Ты возжелал моего тела, но не решаешься сказать этого и потому занялся моей душой: хочешь, дескать, спасти ее! Какую душу, знахарь? Душа женщины — ее плоть, и ты это знаешь, знаешь, но у тебя не хватает смелости взять эту душу руками и приласкать ее! Приласкать и спасти! Ты вызываешь у меня только чувство жалости и отвращения!

— Семь демонов пребывают в тебе, бесстыжая! — воскликнул юноша с горящим от стыда лицом. — Семь демонов — прав был твой злополучный отец!

Магдалина вскочила, гневно собрала руками волосы, яростно свернула их в узел и завязала красным шелковым шнуром. Некоторое время она молчала.

— Это не семь демонов, Сыне Марии, не семь демонов, а семь ран, — произнесли наконец ее губы. — Запомни: женщина — это израненная лань, и нет у нее, горемычной, иной радости, как зализывать собственные раны.

На глаза Магдалины выступили слезы. Она резко подняла руку, смахнула слезы ладонью и сказала со злостью:

— Зачем ты пришел сюда и стал у моей постели? Чего тебе надо? Уходи!

Юноша шагнул к ней.

— Вспомни, Мария: когда мы были малыми детьми…