Последнее искушение Христа

Сын Марии отворил дверь. Глубокие тени легли вокруг его глаз, но рука была тверда. Он распахнул дверь и, не закрывая ее, не оглядываясь ни на мать, ни на отца, покинул навсегда отчий дом. Он сделал шаг, два и замер — за спиной послышалась тяжелая поступь. Оглянулся — никого. Он потуже затянул утыканный гвоздями кожаный ремень, повязал вокруг головы испачканную кровью зелота повязку и начал спускаться узкими кривыми улочками. Заунывно пролаяла собака; над его головой бесшумно скользнула сова, почувствовавшая приближение дня. Он поспешно миновал еще запертые дома и вышел в сады. Защебетали первые птицы. На одном из огородов старик крутил ворот оросительного колодца, качал воду, — день начинался.

Перед Иисусом лежал долгий путь, на который он вступил без сандалий, посоха и кошеля. Перед ним лежали Кана, Тивериада, Магдала и Капернаум, ему предстояло обогнуть Генисаретское озеро, после чего вступить в пустыню. Он знал, что там находится община простых и праведных людей: они носили белые одежды, не ели мяса, не пили вина и не прикасались к женщинам, — единственное, чем они занимались, так это молитвами. Они были искушенными знахарями и знали свойства трав, известны им были и тайные чары, изгоняющие бесов. Сколько раз его дядя, раввин, глубоко вздыхая, рассказывал ему об этой общине! Он провел там одиннадцать лет, славя Господа и излечивая людей. Но увы! Однажды им овладел искуситель (он ведь тоже всемогущ), Симеон повстречал женщину, оставил святую жизнь, снял белую одежду, женился и родил Магдалину. И поделом ему! Господь по заслугам наказал отступника…

— Туда я и пойду, — пробормотал сын Марии, ускоряя шаг. — Там я и спрячусь.

Какая радость пела в его душе! С двенадцати лет он мечтал уйти из дома, сбежать от родителей, позабыть прошлое, покончить с матушкиными нравоучениями, не слышать больше стонов отца, избавиться от ежедневных мелких забот, убивающих душу; сколько лет мечтал он стряхнуть со своих ног обыденность, как пыль, и обрести мир и покой в пустыне! И сегодня, наконец, он сразу порвал со всем, вырвался из круговерти человеческой жизни и отдался Господу душой и телом. Он обрел спасение!

Его бледное изможденное лицо сияло. Может, все эти годы Господь мучил и терзал его именно затем, чтобы наставить на путь, который он выбрал теперь добровольно и без принуждения. Не значило ли это, что его желания наконец совпали с намерениями Господа? И разве не это было величайшим и труднейшим предназначением человека? Разве не обещало это величайшее счастье? Огромное облегчение охватило его душу — конец борьбе, конец сопротивлению. Наконец-то Господь снизошел к нему, полный сострадания, овеяв его сердце, словно прохладный ветерок.

— Пойдем! — сказал Он.

Иисус открыл дверь, обретя свободу и счастье.

— И все это мне, о Господи! — прошептал он и, высоко подняв голову, запел гимн избавления: — Бог нам прибежище и сила…

Он не мог сдержать радость, она выплескивалась наружу. Он шел в нежном свете зари мимо оливковых рощ, виноградников, пшеничных полей, и псалом радости, вырываясь из его сердца, летел к самому небу. Но вдруг сердце его замерло, и он резко остановился — сзади отчетливо послышался звук бегущих босых ног. Он прислушался — бегущий тоже остановился.

— Я знаю, кто это, — дрожа прошептал Иисус. — Знаю…

Он набрался мужества и круто повернулся, чтобы проверить свои подозрения… Никого!

Небо на востоке окрасилось в пурпурный цвет. Налившиеся спелостью колосья стояли, неподвижно склонившись в ожидании серпа. Ни единой души не было видно в долине — ни зверя, ни человека. И лишь в Назарете начала уже пробуждаться жизнь — из нескольких труб поднимался дымок — женщины просыпались.

Это придало ему бодрости. «Главное — не терять времени. Надо бежать изо всех сил, обогнуть холм — тогда оно отстанет». — И он побежал.

Пшеница была здесь в человеческий рост. Долины Галилеи были самыми плодородными в Палестине. В отдалении поскрипывала повозка, запряженная быками. С земли поднимались ослы, отряхивали пыль, нюхали воздух и ревели, задрав хвосты. До него доносился смех и гомон женских голосов. Молниями блеснули первые серпы — жницы вышли в поле, и солнце, заметив их, бросало свои лучи на их обнаженные руки, шеи, плечи.

— Эй ты, за кем бежишь? — смеялись они, видя сына Марии. — Или от кого убегаешь?

Но когда он приблизился, и они, рассмотрев, узнали его, шутливые замечания замерли на их устах и они сбились в кучку:

— Римский прихвостень! Будь ты проклят! Я видела, как он вчера распинал…

— Посмотрите на этот кровавый платок!

— Это он получил, когда делили вещи распятого. Да падет кровь невинного на его голову!

Они поспешно вернулись к работе, но теперь смех застревал у них в горле, и они умолкли.