Последнее лето

Евгений Силантьев Последнее лето

Последнее лето

"Twelve", – произносит Шелли. Он лежит на лужайке, подложив под голову прогулочный сак, и считает облака. Рядом, подперев подбородок рукой, сидит Мэри. Её взгляд устремлён на озеро, простирающееся перед ними.

Воздух напоён ароматами весенней Швейцарии. Солнце стоит высоко в небе. Полдень.

Экран меркнет. Затемнение. Сквозь комнату потянулись белые птицы. Это голуби. Почтовые голуби. Они улетают, унося на крыльях весну.

Байрон входит и садится за стол. Клер, Мэри и Шелли ждут его, задумчиво поигрывая вилочками для рыбы. Монблан блистает, во льдах скрывается чудовище, молодой путешественник задумчиво рассматривает швейцарские пейзажи. Клер сердится на Байрона, Байрон, смеясь, отворачивается и спорит с Шелли. Шелли не повышает голоса. Это их последнее счастливое лето. Волны уже угрожающе вздымаются, в Италии отлиты пули.

В кармане мёртвого Шелли нашли томик Китса. Томик был свернут пополам и весь размок от воды.

1995

Комната

В комнате совсем темно, единственное окно выходит во двор-колодец, сырой и мрачный: гулко, таинственно отдаются в его глубине шорохи и звуки шагов. Только в самые светлые летние дни проникает в высокую и узкую комнату тусклый свет, льющийся откуда-то сверху и создающий чёрные и серые тени. Тогда лёгкий ветерок шелестит страницами книги на столе, портьеры у двери тихо колеблются…

Уже давно в комнате никто не живёт, лишь я прихожу сюда по вечерам, да старый серый кот, временами то появляющийся на своём любимом месте – на самой верхней, недосягаемой для меня книжной полке, – то пропадающий неделями. Мне никак не удавалось, как я ни старался, на какие уловки и хитрости ни шёл, – то оставляя миску с молоком на полу и прячась за портьерой, чтобы кот думал, что я ушёл, то ласково его зовя, перебирая все знакомые мне кошачьи имена, – никак не удавалось заставить его спуститься с этой полки. Он лишь посвёркивал своими жёлтыми глазами-монетками и, снисходительно жмурясь, наблюдал за мной сверху.

Что ж, я тоже облюбовал себе местечко в комнате – в потёртом скрипучем кресле, рядом с камином, который, впрочем, я ни разу не видел зажжённым, и комодом, имевшим множество ящичков.

Прежние вечера я предавался чтению книг, в большом количестве стоявших на книжных полках, зажигал маленькую лампочку с газетным абажуром… Но самое интересное я оставлял на потом. И вот, решающий момент наступил. Все книги прочитаны, расставлены аккуратно по своим местам, и уже кое-где успели снова покрыться слоем пыли, которую я старательно с них счищал.

Сегодня я открою первый ящичек комода, а если там ничего не окажется, то следующий, пока не найду что-либо.

Итак, я открываю ящичек.

О, Боже, нет. Из последних…

…и особого эффекта удается добиться автору, используя эту как бы оборвавшуюся в момент записи фразу, тем самым создется особый… особый хронотоп… Это ты, Джеймисон? Перестань сейчас же! Итак… да… и вот, деконструируя… дек… О, Боже! Что это? И… Ааа-аа… Каким обра…

1995

(сосредоточиться,-

Я сижу за столом, а где-то далеко от меня, среди синих гор и чистых озёр, среди глубоких ущелий с бурливыми потоками, среди зелёных долин, в электрической тишине прозрачного воздуха вспышкой голубой молнии на крыльях горного орла возникает Слово. Я из последних сил устремляюсь за ним, но то падаю в какие-то пропасти, то зачем-то останавливаюсь у высоких деревьев, сажусь, прислоняясь спиной к их стволам с раскидистыми кронами, и долго, до рези в глазах, смотрю вдаль. Вечером на небольшом холме я нахожу маленький домик, вхожу, зажигаю свет и остаюсь на ночь. За столом мне удобно; мягкое кресло нежно поддерживает мои руки; сидя, я могу смотреть в окно, да и на столе найдётся немало забавных вещиц: огрызки карандашей, стёршиеся монеты, на подставке под колпаком – ластик, которым пользовался однажды Шелли, неработающая лампа, по вечерам в её прозрачном абажуре бьются светляки, листы бумаги, большие, маленькие, чистые и исписанные, подшитые в толстые кожаные папки с золотым тиснением; по углам громоздятся книги, в сафьяне, в газетных обложках, и вовсе без них.

Как только мне удаётся сосредоточиться вновь, в комнате, за моей спиной, появляется человек. Он говорит, кашляет, смеётся то женским сопрано, то мужским тенорком, бегает по комнате, роняет разные предметы. Иногда я чувствую его тяжёлое дыхание за своей спиной и замираю, боясь пошевелиться. Мышцы спины, рук и ног деревенеют. Я осторожно смотрю в маленькое зеркальце, стоящее на столе, но никогда никого не вижу. Пустота в зеркале гипнотизирует меня, и тогда я чувствую, как ноги против моей воли поднимают тело из кресла, руки одевают на них ботинки, при этом деревянная спина со скрипом сгибается.

Я выхожу из дома, и несколько часов мне приходится бродить по улицам, заходить в магазины, ездить на метро.

Возвращаюсь я совершенно разбитым и подавленным.

Иногда, впрочем, от меня требуется простое присутствие на кухне.

1995

Грузовик