Последнее лето

Немца из комитета «Свободная Германия» только что отправили на полуторке в медсанбат. Завалишин вернулся обратно, в первый батальон, где находился с утра, но еще не закончил одного деликатного дела.

— Опоздал! — сказал садившийся на свой трофейный мотоцикл Ильин, увидев Синцова и считая, что тот прибыл в полк в прежней роли офицера оперативного отдела — узнали о новой попытке немцев прорваться и срочно прислали, возможно даже на самолете…

Но Синцов, остановись в двух шагах и приложив руку к пилотке, отчеканил служебным голосом:

— Товарищ подполковник, разрешите доложить: начальник штаба триста тридцать второго стрелкового полка майор Синцов к месту службы прибыл!

— Всего на немного не поспел к красивому бою, — сказал Ильин, выслушав рапорт Синцова. — Устно уже донес в дивизию, а письменно еще нет. — И, усмехнувшись, добавил: — Дело поправимое, где начальник штаба писучий, там и история полка после него останется…

Они сели там же, где Ильин сидел перед боем, спустив ноги в тот же самый окоп; Ильин показывал на местности, что и как было, а Синцов, проставляя пункты и формулируя, записывал это в виде готового донесения.

Так заново началась их совместная служба.

Дописав донесение, Синцов сказал, что только здесь, в полку, от Дудкина узнал, что нет в живых Василия Алексеевича Чугунова.

— Даже Насонов там, в дивизии, ничего мне не сказал.

— Наверно, не пришло в голову, что ты не знаешь. Жизнь быстро идет! Сегодня жив — завтра убит, а послезавтра считается — уже пора привыкнуть, что нету! Вечером, когда хоронили его, гляжу, лежит в своей солдатской шинели. Ниже пояса гусеницей переехало, а голова целая, и шинель как была на два верхних крючка застегнута, так и осталась. Его, если помнишь, малярия, бывало, трясла, и в тот день тоже. Как с утра застегнул шинель на крючки, так в ней и помер. Не хотел носить офицерской шинели с отворотами. И погоны нашивал и перешивал все на ту же, солдатскую… И капитанские и майорские. Говорил: на крюках удобнее! Рассчитывал до конца войны ее доносить…

Ильин откашлялся и вернулся к полковым делам; подозвал комбата — познакомить с новым начальником штаба.

Познакомив, спросил:

— Кто у вас пленных повел?

— Гуреев.

— Про расписку строго ему сказал, не как в тот раз?

— Не повторим ошибки, товарищ подполковник.

— А то они в головокружении от успехов на одну группу пленных расписку взяли, а на другую — нет, и вышло, что сто человек на счет полка не записано. Как начальник штаба, учти на будущее! Пленные, как и денежки, счет любят!

Приказание полку, после утреннего боя, оставалось прежнее; находиться в готовности на занятом рубеже. Знакомя Синцова с полковым хозяйством, Ильин внимательно наблюдал за ним. То, что Синцов пошел в адъютанты, внесло в прежнее отношение Ильина к своему бывшему комбату тень недоверия: уж не настраивался ли на легкую жизнь и не явился ли теперь в строй только потому, что эта легкая жизнь по несчастному стечению обстоятельств оборвалась? Бывает с людьми и так: хотят одного, а соглашаются на другое. Ильин не доверял таким.

Синцов почувствовал оттенок этого недоверия, но не захотел объясняться. С таким человеком, как Ильин, личные отношения — результат деловых. Справишься с делом — растает и лед. А не справишься — словами не растопишь.

Они побывали в двух батальонах и у минометчиков. Остальное отложили на завтра. Ездили и на немецком мотоцикле, который Ильин хвалил за проходимость и верхом. Конь у Ильина остался тот же, что был весной, такой же сытый и гладкий, несмотря на тяготы наступления.

Человек, который, подобно Синцову, был на войне и командиром роты и комбатом, в общем-то знает, что такое полковое хозяйство, и притом знает снизу. А снизу виднее. Знал он полковое хозяйство и сверху — как офицер оперативного отдела, бывал в полках. Но и «снизу» и «сверху», даже вместе взятые, — еще не все. Начальником штаба полка он все-таки не был. И, не желая совершать оплошностей в новом для себя положении, знакомился с полковым хозяйством, стремясь ничего не упустить, записывая в тетрадку.

А когда почувствовал, что Ильин недоволен задержками, посмотрел ему в глаза.

— Лучше записать, чем переспрашивать. Первый день начальником штаба, и не хочу делать вид, что все знаю.

Только после этих слов Ильин заговорил о том, о чем думал полдня.

— Сам попросился к нам?

— К вам — нет. Так вышло, что именно к вам. А вообще попросился.

— Когда? После его гибели?

— Еще до этого.

Ильин хотел спросить: как так, еще до этого? Но удержался.

Когда вернулись на командный пункт, Дудкин доложил, что изменений в обстановке нет, сдались еще три мелкие группы, всего только двадцать два человека.

— Заелись, — сказал Ильин. — Всего только… Бывало, за одним пленным ходим, ходим, по пять ночей подряд… — Он проговорил эти последние слова с трудом, удержав зевоту. — Засыпаю. Утром считал, что навеки выспался, а сейчас снова тянет. Лягу на час. Если что — будите!

И ушел в палатку.

— Вот так всегда, — сказал Дудкин, проводив глазами Ильина. — Дохаживает до последнего.