Последнее лето

– А с кем еще? Ведь она тебя видела…

– Видела. Так и что? Я в кудрях был да в дурацкой фуражке.

– Которую ты именно как дурак потерял, – пробормотал Павел.

– Ну и ладно, это псам полицейским ложный след. А что до Шатиловой… Ну ладно, она меня видела, но ни за что не узнает, если встретимся.

– Рискованно… И, главное, на дно не заляжешь. Ты мне сейчас в Сормове будешь нужен как никогда.

– Можно подумать, эта мадам там окажется, где я ходить буду. Что она, по распивочным потащится? На круг выйдет отплясывать? По оврагам будет таскаться, где мы якобы выпить собираемся? В подвал полезет, где печатный станок стоит? Не беспокойся. Не сойдемся мы с ней.

– А вдруг? – не отставал Павел.

– Слушай, вот какая мысль, – оживился Виктор. – Надо проверить ее. Причем там, где мы окажемся один на один. Взять да и появиться перед ней! Если узнает, я сразу и…

– Никаких «и», ты спятил! – чуть не закричал Павел. – Я только-только начал Шатилова к рукам прибирать. А если его жену убьют… Это же какое потрясение, ему не до наших дел будет!

– Думаешь, горевать станет? – усомнился Виктор. – Из-за бабы, что ли? Да небось другую найдет.

– Эх, простота ты, простота… – вздохнул Павел. – Хорошо тебе, простоте, на свете жить! Ладно, вон наши санки. Оставим этот разговор, мне надо подумать. Может, ты и прав, конечно. Может, так и надо – быть проще…

* * *

«До суда… до суда еще есть время…»

Шулягин протяжно вздохнул и повернулся на другой бок.

«До суда еще…»

Перевернулся снова.

– Чего пляшешь, фабрикант? – недовольно прошипел лежащий рядом карточный шулер Петька Ремиз. – Спать не даешь. Каждую ночь с тобой одно и то же, ровно воши тебя жрать начинают. Угомонись, добром прошу!

– Ладно, ладно, – чуть слышно выдохнул Шулягин. – Сплю! Больше не буду!

Сна – ни в одном глазу. Мысли кусают куда больнее, чем эти самые «воши»…

Тюрьма! Невеселое местечко!

Шулягин первый раз попал в тюрьму. Конечно, есть известная пословица: «Сколь веревочке ни виться, конец все равно будет!», но Шулягин очень долгое время был уверен, что пословица не про него сложена. Он, как тот колобок, знай уходил и от зайца, и от волка, и от медведя. Подвернулась хитрая лиса, вернее, хитрый лис, агент Охтин, подвернулся – проглотил колобка-Шулягина. Вот и сиди теперь здесь, будто Иона во чреве кита…

Тесно, душно и в то же время студено. По полу несет сквозняком, отвратительно пахнет хлоркой и негашеной известью. Параша в углу… тоже несет запашком. Ползают «свои» и «чужие», покусывают. Поганое место! Поганое!

А кормят чем?! У которых есть кто на воле, тем хоть получше тут жить. Шулягин же семьей не обзавелся. Надобности не было. А сейчас жалел… Приходила бы какая-нибудь тихая бабенка, принесла б когда маслица или свежую булку – не те черствые огрызки, которые приходится здесь грызть, – а то и колбаски чесночной, Шулягиным обожаемой более всего на свете. Хорошо соседу, шулеру Петьке Ремизу – к нему наведываются аж две бабы, и всякая норовит передачу пообильней, повкусней передать. Конечно, Петька не жмот, не жлоб, иной раз от него и Шулягину сладкий кус перепадает, а все ж не свое, не разъешься. Эх, выйти бы на волю! Сейчас бы в «Самокатном» тарелку щей со сметаной… чтоб поровну – щей и сметаны… да хлеба ржаного, только что выпеченного, кислого, да со шматом масла… Масло на горяченьком хлебе сразу подтает и легко впитается в ломоть… А из тарелки будет торчать острым краем мозговая кость баранья… Щи с бараниной, только с бараниной!

Шулягин рывком перевернулся на другой бок.

– Спи, сволочь, придушу! – прошипел с ненавистью Ремиз.

– Сплю, сплю!

Уснешь тут…

Говорят, что здесь, в старом остроге, «тюремном замке», где держат народишко до суда, малость получше, потеплее, посвободней, чем в «первом корпусе» на Пятницкой базарной площади, где камеры для политических. Сначала в Энске был только старый острог, а потом уже новые здания построили, когда насельников развели побольше. Имелись еще «арестантские роты» для уголовников близ Покровской улицы. Говорят также, после пятого года ни в одном здании вообще не продохнуть было, не успевали под суд вести. Зато и сбежать можно было из тюрьмы – ведь охрана разрывалась, за всеми не уследить.

Сбежать бы из тюрьмы! Шулягин сладко вздохнул. Удается другим, почему бы не ему?! Он тут столько удивительных историй наслушался… Вроде бы крепки засовы, а ведь некоторые люди умудрялись их отомкнуть. Высоки тюремные стены, а особо везучие умудрялись их преодолеть!

Две истории Шулягина до печенок проняли. Он их про себя называл «лестница» и «молоко».

Среди заключенных содержалась группа «экспроприаторов» – членов боевой группы канавинского завода «Салолин», которые грабанули кассу пароходного общества и забрали немалую сумму денег. Всех повязали – вместе с главарем Алексеем Абрамовым. Он был очень ловкий, сильный. Он и придумал, как устроить побег средь бела дня.