Последнее лето в национальном парке (СИ)

Барон понял, что крупно ошибся сезоном, но вспомнил рецепт Венички Ерофеева — у того в его Петушках всегда было лето. Жемина терпела Барона три дня, и все это время ее четверо мужиков сидели за столом, перестав глядеть в телевизор и колоть дрова. Поскольку Вельма жила зимой у своего среднего сына, районного прокурора, то Жемина выперла Барона на турбазу, где в это время пребывала республиканская сборная по лыжам. Лыжникам тоже хотелось промочить горло, но у них был строгий дядька, и им нужно было ставить рекорды. Тогда Барон одолжил на пару дней в райцентре у Лили своего друга Алоизаса, и они, в конце концов, прозевали обратный ленинградский поезд, потому что уследить за числами оказалось невозможно.

— Мне нужно еще раз позвонить, — сказал вдруг Андрей, — кажется, у Вельмы есть телефон?

Андрей вернулся, когда Вася рассказывал неприличный, но очень литературный анекдот о старушке-свидетельнице, отчаянно путавшейся в официальной терминологии. Когда мы отсмеялись, Барона снова понесло, и он припомнил относительно свежую историю о своей предпоследней студенческой практике.

Его допустили тогда под строгим присмотром взрослых коллег к первым самостоятельным действиям, и тут в приемный покой прибыла плачущая молодая женщина с годовалым ребенком на руках. Ребенок проглотил иголку с красной ниткой, упавшую с бабушкиной груди. Виновница события, убитая горем, стояла тут же, в толпе многочисленных родственников по обеим линиям. Барон предложил мамочке удалиться, раздел ребеночка и тут же обнаружил страшный предмет в отвороте кофточки. Быстро намочив красную нитку под краном, он выждал некоторое время и затем предъявил иголку счастливой матери. Ошарашенные коллеги наблюдали, как он принимал поздравления от родственников, даже не поинтересовавшихся, на радостях, откуда это он извлек иголку.

— А сколько было ошарашенных коллег? — спросил Андрей.

— Двое.

— Добавь меня, теперь их всегда будет трое, — загадочно произнес Андрей, и мы только спустя минуту поняли, что он имеет в виду.

А дело было в том, что Барон пошел по стопам своего дедушки, известного в Питере детского врача, но к двадцати четырем годам у него за спиной были только медицинский техникум, двухгодичная служба в армии армейским фельдшером и дежурства на скорой помощи. Поступив, наконец, в мединститут, он решил скрыть от пакавенского бомонда свое положение запоздалого студента и представлялся скульптором-профессионалом с персональными выставками, и это было чистой правдой. Полную истину, однако, знали только лучшие люди Пакавене, и они все присутствовали сегодня в Вельминой беседке.

Прошлой зимой Барон договорился относительно ординатуры в каком-то центре спортивной медицины, где ему и выдали дефицитный костюм фирмы «Адидас» всего за половину стоимости, но к лету поступило более интересное предложение, и он уже всерьез намеревался заняться микрохирургией уха, как оказался на грани разоблачения с появлением в Пакавене одной странной московской девушки с хроническим насморком, ежедневно устраивающей на Кавене скандалы по поводу предосудительного поведения наших нудистов.

Бедняги никак не могли взять в толк, почему же оппоненту не купаться на других озерах, где не было поводов для беспокойства, пока не опознали в Бароне предмета ее пламенной страсти. По вечерам она брала молоко у Гермине и кидала безутешные взоры в сторону Вельминой беседки. Он же воспринимал это как должное, слегка досадуя по поводу наших издевательств, пока однажды на мостках она не набралась духу и, подсев к предмету своего обожания, не произнесла, волнуясь и путаясь в терминах:

— Вы, случайно, не отоухоларинголог?

— По-по-почему я? — спросил ее оторопевший Барон, не признававший за собой явной принадлежности к определенному типу, за исключением взлелеянного им образа арийского супермена.

— Я видела, как вы осматривали своему сыну уши и мазали ему горло люголем, и хочу посоветоваться с вами по поводу своего насморка, — ответила она искренне, после чего долго и подробно рассказывала ему, как именно льет у нее из носа, пока предмет обожания не скрылся в кустах, распространяясь там относительно положения крыши у всяких пигалиц.

Его опасения, однако, были безосновательны, потому что нормальному обитателю Пакавене вообразить Барона врачом было невозможно. Однако у него были искуснейшие руки и какое-то доопытное понимание природы, и, спустя много лет, когда он спасет левую ножку Суслика от ампутации, та скажет, что теперь Барон может делать все, что угодно — убивать богатых старушек топором, примкнуть к арабским террористам или пойти по стопам папы Чикатилло, но теплое место в раю ему уже обеспечено.