Последнее лето в национальном парке (СИ)

Кривозадые моськи в коктебельской сирэни С пониманием дела говорят про любоффь…

Чайная в парке Литфонда этим вечером была полна — как всегда. Волошин отсиживался в углу вместе с сумасшедшим молодым актером Денисом и чертенком по имени Джимми. Фамилию Дениса я уже не помнила, но в детстве мы ходили по Коктебелю в однотипных матросках, и он выглядел вполне уравновешенным и слегка нудным мальчиком из семьи потомственных военнослужащих. Через много лет, когда матроска оказалась безнадежно мала, Денис нашел на утреннем пляже забытый кем-то цыганский бубен, тут же сошел с ума и поступил в театральный. Бубен имел к сегодняшнему вечеру весьма потрепаный вид, но, по утверждению его владельца, так и не утратил способности отращивать заново утерянные колокольцы.

Чертенок Джимми, очаровательное существо неопределенного пола и возраста из Уфы, читал мэтру свои новые вирши под переливы этих отросших колокольцев, и тот был не против.

В этом году на панели — небольшой площадке на набережной перед парком Литфонда, чувствовалось страшное напряжение, потому что реальных претенденток на высокое звание «Мисс Коктебель» было две, обеих звали Лизами, и шансы у них были равны. Лизка-Кошмар фигурировала по панели в шортах и натуральном тропическом шлеме, а Лизка-Адлер — в интригующих длинных одеждах в стиле волошинской мечты, и слухи о том, что первой папа привез из тропиков само-раскладывающуюся надувную кровать, сильно волновали Московского, а Питерский был без ума от рыжих волос второй и ее личика средневековой мадонны.

Питерский, прозябавший зимой давно дипломированным химиком, ходил по набережной с озабоченным видом, стряхивая время от времени со своего плеча томное и абсолютно лысое создание с дивными очами по прозвищу Фантик, а Московский руководил группой клакеров в толпе зевак у большого застиранного коврика, где представитель ростовской заозерной школы Геннадий Жуков, в увешанных бубенцами белых одеждах, пел свою знаменитую «Балладу о Соколе», а маленький Транк, львовский поэт районного масштаба, пытался поведать миру о об особенностях своего мировоззрения. В полной мере это мировоззрение было доступно только маститому поэту Налейникову, на чьей вилле Транквилизатор и столовался этим летом.

В противоположном углу панели подвыпившие тинейджеры подпевали магнитофончику Кирюхи Каца, фирменного поэта группы «Генералы запаса», широко известной на панели благодаря этому магнитофончику. Кац за время моего долгого отсутствия отрастил большую черную бороду, но на его статус церковной мыши Коктебеля это не повлияло, и он по-прежнему скитался приживалкой по чужим палаткам.

Сейчас он обитал у Темы, этнического китайца, чья новенькая жиденькая бородка придавала ему совершенно неожиданный облик захолустного русского дьячка, и сегодня вечером эти колоритные барбудосы обхаживали очаровательную кореянку Любу, напоминавшую им главную принцессу группы «Битлз».

Старшее поколение коктебельских королей было представлено в этот вечер господами художниками Рюриком и Рубеном. Рюрик курил трубку, прикидываясь главным историческим памятником Коктебеля, а Рубен носился вокруг своих перламутровых пейзажей моложавым ухоженным эльфом, и его белые элегантные одежды слегка прихлопывали на теплом ветерке, создаваемым его же движениями. В этот вечер он опылял своими сказочными историями рыженькую головку Лизки — Адлер, а та смеялась, и истории скатывались по длинным складкам ее платья на серый асфальт, истоптанный нервными шагами Питерского.

Участь всех дам Рубена была незавидной — как только их интерес к армянским традициям приобретал плотоядный характер, его белые одежды приобретали твердость и обтекаемость крыльев Аэрофлота, и красавицы, обливаясь слезами, попадали в зловещий дом Рюрика, где седой бородатый палач, прикинувшись на миг капитаном их дальнейшего плавания, казнил красавиц на маленькой гильотине за пагубное пристрастие к эльфам, развешивая их окровавленные головки по стенам дома, опутанным рыбацкими сетями.

Впрочем, у Рюрика была великолепная библиотека дореволюционных изданий с уникальным норвежским словарем, и до знаменитой комнаты с гильотиной, тщательно обмазанной красными чернилами, я так никогда и не доходила — Рюрик знал, что к эльфам я отношусь с прохладцей. Сам-то он ненавидел их до потери пульса — те слегка суживали круг его почитательниц.

Я так и не возобновила знакомств, потому что старалась держаться в тени акаций, не путаясь под ногами поэтов, художников и музыкантов, хотя, видит бог, как отдыхала моя душа в этот славный вечер, когда, обговорив с Кокой все новости Коктебеля и вопросы своего проживания на этом свете, я вышла на освещенную набережную из темных аллей литфондовского парка. Я не слишком беспокоилась о том, что меня узнают, потому что выше черных очков у меня было сейчас примерно то же, что и у Фантика, но на сантиметр приличней — чтобы у прохожих глаза на лоб не лезли.