Последнее лето в национальном парке (СИ)

Я не была одинока в своем пристрастии. Вместе с Буниным мы слушали на речном пароходике слепого лирника Родиона, и я обливалась слезами над участью украинской сиротки, рыдавшей на материнской могилке. Вместе с Гоголем мы ели галушки и любовались резными иконостасами остепенившегося Вакулы, а, приобретя по случаю старое издание «Кобзаря», я периодически мучила родственников стихами Тараса Шевченко, и мое пристрастие к этой невеселой поэзии оставалось для них тайной. С юмором там, действительно, было плоховато, а, вернее сказать, обнаружить его было вообще невозможно, как и следов деятельности спецслужб в романе «Робинзон Крузо», тщательно изученным шефом ЦРУ Алленом Уэлшем Даллесом с позиций истинной профессии его автора, но меня манили музыка и страстность стихов, и я учила их наизусть, чтобы они всегда были со мной.

Сегодня была пятая годовщина моего знакомства с Тищенко и всей этой компанией, и мы познакомились при трагических обстоятельствах. Я приехала первый раз в Пакавене через два года после окончания университета, когда уже кончилось мое короткое и несчастливое замужество, и я с остервенением ушла в работу. Мне удалось построить себе надежную раковину в самый короткий срок, но она упорно не хотела обрастать радужным слоем и раскрашиваться нежными цветными переливами.

Прибыв в Пакавене, я жаждала остаться с природой наедине и избегала людского общения, поэтому всячески игнорировала мостки и купалась на противоположном берегу Кавены, где чьи-то добрые руки расчистили крохотный пляжик под большим серым валуном. Случайным туристам, претендовавшим на мое соседство, я рассказывала о повышенном содержании тяжелых металлов в водах Кавены, вызывающем у некоторых купальщиков жуткие незаживающие язвы, и они подолгу не задерживались.

В тот день перед мостками собралась большая компания, был виден дым большого костра и по воздуху плыло радостное многоголосье, смешанное с запахом жареного мяса. Я сидела у своего валуна с раннего утра и уже совсем было собралась уходить, но решила вымыть голову, так как душевые на турбазе были забиты тем летом до отказа. Длинные волосы были, как-никак, моим главным украшением, и в Пакавене я заплетала их на манер «во саду ли, в огороде…»

Подсушиваясь на солнышке у орехового куста, я лениво плела венок из луговых ромашек и внимала заозерным звукам. Вдруг сильный баритон запел «Черемшину», и меня потянуло туда, как магнитом, благо можно было обогнуть озеро справа и пройти мимо мостков. Я появилась из-за кустов босиком, в тонкой цветастой юбке, с венчиком на распущенных волосах, и своевременность явления народу этакой гуцулки произвела определенный эффект. Когда я уже почти поравнялась с публикой, полуголый бородатый леший с силой ударил по струнам.

— Галю, моя Галю, — выводил чувственный голос, — Галю, моя Галю…

Внезапно мои ноги сделали замысловатую веревочку, и я пошла, пританцовывая. Через костер перемахнул какой-то сумасшедший мужик с черными кудрями и затанцевал рядом. Так мы и дотанцевали до поворота, он поцеловал мне руку, и я пошла дальше по дороге, оставив ему свой венок.

Черноволосый был кинооператором, закадычным другом Тищенко, и они шли по жизни неразлучной парой. Уже после моего ухода черноволосому захотелось отснять день рождения своего названного брата, и он полез в моем веночке с кинокамерой на высокую сосну. То ли ветка сломалась, то ли его движения уже были неточными, но он сорвался и сломал позвоночник. Не приходящего в сознание, его отвезли в районную больницу, а утром вся Пакавене видела летящий над соснами вертолет — кинооператора переправляли в столичную клинику, откуда уже вскоре увезли хоронить в Ленинград.

Тищенко появился в Пакавене дней через десять, когда все уже было кончено. Я увидела его около почты, и он узнал меня.

— Как жаль, — сказала я ему, — ваш друг, похоже, был воплощением самой жизни.

— Пойдем, Галю, потанцуешь мне, — сказал он совершенно серьезно, и я поняла, что ему нужно выговориться и выплеснуть свою боль. Мы познакомились, но я так и осталась для него Галей. Умершего звали Сергеем, Сергеем Павловичем, он был сыном знаменитого советского разведчика, и Тищенко всю ночь лихорадочно и быстро говорил о своем друге. Я не могла ничего сказать, да, собственно говоря, это и не требовалось. В моей памяти осталось только удивительно верткое и пластичное тело, заведенное при рождении в такую сильную пружину, что она могла бы раскручиваться и две жизни подряд. Спустя девять лет в гениальном югославском фильме Эмира Кустурицы «Подполье» я узнала тот же жизненный запал в его героях, но это было только кино.

С тех пор и начался мой странный роман, о котором знали лишь мы вдвоем. Юрку Тищенко нельзя было назвать красавцем, но у него была бездна хитроватого обаяния, и творческие идеи фонтанировали беспрерывно и сильно. Он был очень надежен, с ним можно было идти в горы, но приручить этого певчего дрозда было невозможно. По слухам, в Ленинграде его постоянно ждала кроткая и верная женщина, и он очень ценил ее безропотную преданность, хотя и не женился на ней.