Последнее наказание

– Но ты не можешь… уйти, – я с трудом договорила эту фразу. – Тебе только кажется так, потому что ты болеешь! Когда я болею, я тоже думаю о смерти и даже полагаю, что уже никогда больше не поправлюсь, но потом все проходит. И я тебя скоро вылечу. Вот, смотри. Сейчас мы откроем окна, пустим сюда свежий воздух, и тебе сразу станет легче.

Я выпустила ее руки, встала со скамьи и, быстро пройдя через комнату, открыла ставни на ближайшем окне. Теплые лучи весеннего солнца, резко проникшие внутрь, осветили комнату и заставили нас троих зажмурится. Прохладный утренний ветерок отогнал в углы дома тяжелый запах болезни.

– Сейчас я сварю успокаивающий отвар, и тебе будет не так больно.

Я засуетилась возле очага, отыскивая горшочки с нужными сушеными травами. Старушка же молча наблюдала за мной, и я видела, что взгляд ее полон страдания. Вскоре она обратила свой взор на Петруса, который все так же, не произнося ни слова, сидел на табурете возле стола и тревожно следил за моими действиями. Их взгляды встретились, и впервые за все время знакомства эти двое поняли друг друга и пришли к единому мнению. Петрус был намного старше меня, он многое видел в жизни и уж тем более видел смерть. И сейчас он прекрасно видел то, что костлявая ее рука уже осторожно обнимает старушку. Она знала это не хуже него и уже ощущала приближение скорого ухода. Они поняли друг друга по взгляду, и с тревогой следили за мной, не зная, как объяснить и как помочь мне справиться с предстоящей утратой. Первой заговорила старушка:

– Золотушечка, – позвала она, отвлекая меня от приготовления настоя.

Когда она заговорила, я как раз заливала только что подогретую воду в глиняный горшочек, где уже находились сушеные травы. От ее голоса я вздрогнула и пролила немного воды на свою руку.

– Не обожглась, рыбонька? – встревоженно спросила старушка.

– Нет, бабушка, не сильно, – сказала я, потирая раскрасневшуюся в месте ожога руку.

Я долила кипяток в настой, покрыла горлышко кувшина серым самотканым полотенцем и обвязала вокруг белой веревочкой.

– Посиди со мной, – слабо позвала старушка, похлопав дрожащей рукой по скамье рядом с собой.

Оставив кувшин с настоем на столе, я тихонько присела рядом с ней. В обычное время от бабушки Марселлы шел приятный аромат сухих трав и пряностей, но сейчас, сидя совсем рядом, я ощущала лишь едкий запах немытого тела и болезни. Она взяла меня за руку и сжала ее. Ее рукопожатие не было крепким, оно было немощным, но в тоже время полным какой-то другой внутренней силы – силы уверенности и спокойствия. Я вдруг внезапно осознала, что старушка уходит. Я не знаю, почему эта мысль дошла до меня именно тогда. Может быть, костлявый силуэт смерти оказался в тот момент между нами, и я на мгновение почувствовала его близость? Я еще не успела до конца осознать свои чувства, а слезы сами потекли по моим щекам, и, видя мою боль, старушка обняла меня и притянула к себе. Уткнувшись в плечо бабушки Марселлы, я совсем разревелась. Не знаю, сколько времени прошло, прежде чем я успокоилась, но за это время ни старушка, ни Петрус не сдвинулись с места и не произнесли ни слова.

– Сколько тебе еще осталось? – спросила я, наконец отстранившись и утирая слезы с лица рукой.

– Не знаю, – пожала плечами старушка. – Может быть, день, а может, и неделю, но я чувствую, что уйду до того, как распустятся почки на деревьях.

Мне было грустно. Петрус оттого ли, что сильно любил меня, тоже воспринял весть о скорой смерти старушки без радости. Сколь не ворчал он обычно, приходя сюда, о ненадобности сей дружбы, теперь же не испытывал никакого облегчения от того, что вскоре эта дружба должна была прерваться простым и естественным путем.

– Может быть, позвать сюда пастора из деревенской церкви? – предложил он, видимо, желая чем-нибудь помочь в эти минуты мне или старушке.

– Не думаю, что это необходимо, – грустно покачала головой старушка. – Да и не придет он.

– Если попросит госпожа Нора, то, может быть и придет, – настаивал Петрус. – Разве ж можно умирать без исповеди…

– Исповедь дают Господу, а не священнику, – заметила старушка.

Лицо ее при этом приняло выражение какой-то непонятной для меня задумчивой скорби. Петрус же, затронув близкую ему религиозную тему, был неумолим.

– Но по христианскому обычаю, – не согласился он со старушкой. – Священник – есть слуга Божий на земле. Он исповедь у человека принимает и на ухо Богу шепчет. Ежели вы добрая христианка, так исповедаться надо обязательно. Без исповеди в рай не впустят.