Последнее оружие

После чего красноватая рожа заткнулась и растаяла. Не откликалась, даже когда я рискованным образом вызывал ее. Вот еще страдание на мою голову! Так ведь не годится — с кляксой дружить. Ну, не матрица же какого-то мифического Ф-поля меня навещает. Впрочем, в официальную психиатрию мне не обратиться со своими глюками — ведь офицеры госбезопасности должны проявлять психические отклонения только в повышенном служебном рвении. Иначе тот же Бореев меня в вольер посадит. Хотя первые неполадки и ненормальности у меня начались из-за него, паскуды, вернее, после его опытов пятилетней давности. А потом, видно, сидели аномалии подспудно и вылезли наружу из-за очередных потрясений.

Какие бы ни были объяснения-пояснения, но все-таки, прежде, чем плотно заниматься товарищем Затуллиным, надо повстречаться с частным психиатром.

Может попробовать это устроить через Фиму Гольденберга? В нем я уверен, такой не заложит. Впрочем, мы не виделись с весны 1978 года, тогда, уже в мае, он снялся и уехал кормиться рыбой «фиш» и бычками в томате куда-то к родичам в Одессу. Долго не возвращался, а потом, в связи с перекочевкой в ПГУ, мне стало не до него.

Я добрался на своей новенькой «четверке» до дома на улице Марата, где, судя по воспоминаниям, и проживал физически Гольденберг. Дверь отворилась на цепочке и высунулась физиономия соседки, тети Дуси, которую я сразу узнал, хотя в гости к Фиме попадал всего пару раз, и то в восьмом классе.

— Фимы нет, — отозвалась с охотой бабка, готовая общаться с кем угодно.

— Уехал что ли?

— Ага, на северный полюс. На «Пряжку», с год назад… А кто вы будете?

— Одноклассник. Костя Жарков, — на всякий случай назвался чужим именем.

— А-а, Костя, это ты, проходи, — без самопринуждения обрадовалась соседка. — Как вырос-то, правда нос немного съежился…

Я, тесня бабку, продвинулся вперед. Хорошо, что тетя Дуся приняла меня за Жаркова. Он с Фимой действительно корешился, кроме того, калымит сейчас где-то на Крайнем Севере.

— За что на «Пряжку», тетя Дуся? Фима головой что ль заболел? Буянил?

— Сам ты буянил. Он всю жизнь тихий был, клювик свой в книжечку уткнет и затихнет… За самиздат какой-то, за мистику-херистику его сунули на «Пряжку», в особую палату. Это его лечащий врач-психиатер так мне сказал.

— Погодите, тетя Дуся, разве не лечащий врач отправлял его в больницу?

— Да нет же, Фима имел своего врача, Соломона Абрамовича Пениса… ой, фамилию испортила. Пинеса. Лечил у него бессоницу, страхи… А потом прибыли строгие такие люди на двух «волгах» — из госбезопасности, это мне сосед Ларионыч шепнул. Главным у тех чекистов был черноволосый красавчик, которого подчиненные майором звали и Андреем. Спустя месяц оттуда приехали снова, комнату Фимину опечатали, и сказали, что гражданин Гольденберг забран на принудительное лечение на срок до полного выздоровления от бреда. А Пинес позже приходил, сказал, что жалобу сочинил в защиту Фимы, телефон свой оставил. Я ему позвонить должна, как только чего-нибудь станет известно, или Фиму начнут из квартиры выписывать.

Значит, Затуллин накрыл Фиму, как коршун цыпленка закогтил. И сейчас послушные Комитету лекари-лепилы вкатывают в голову, полную хохмы (то есть иудейской мудрости), сульфазин с аминазином, разжижающие мозги. А Соломона Абрамыча, я, кажется, припоминаю. Он на Лизиной вечеринке присутствовал, и оказывается, не ханурик, а «врач-психиатер». Пожалуй, с ним я могу связаться.

— Подарите-ка мне, тетя Дуся, телефон этого Пинеса, коли не секрет. Я, может, у него что-нибудь еще выведаю про Фиму.

— Ой, сынок, до добра тебя это любопытно не доведет!

— Я Фиму так просто бросить не могу. Мы же с ним все детство играли в… — я наскоро попытался вытряхнуть из пыльного мешка памяти названия игр, которыми баловался совместно с юным Гольденбергом. Но кроме «орлянки» и преферанса ничего не вытряхивалось. — В общем, играли.

Через пять минут я расстался с тетей Дусей. Она еще завела меня в свою комнату с картиночками из журнала «Крестьянка» на стенах и показала какую-то тетрадку.

— Вот это он оставил у меня незадолго до того, как его увезли. Я во время шухера тетрадочку за печку сунула. Да, милок, у нас печки в сохранности стоят, никто их не разбирал. Фима велел какому-то Глебу тетрадку вручить, но я лучше тебе, все-таки я тебя сорванца знаю. Хранить дальше у себя страшно… Ты как думаешь, если Фиму от тихости вылечат, он что, буйным станет?