Последнее отступление

— Спаси меня бог беспокоиться! Я, Павел Сидорович, тебя уважаю за мастеровитость и башковитость, потому и разговариваю. Ну, заходи все же, рад тебе буду…

Он ушел, уверенно печатая шаг на снежной мякоти. Павел Сидорович, глядя ему вслед, вдруг подумал: «А что, если он будет прав?» Вспомнил Захара, измученного войной, безразличного к «политике»; Тимофея, обвиняющего в своем несчастье богомольного Никанора и только его, если разобраться, не так уж и виноватого; Клима, чья нетерпеливость питается не столько трезвой осознанностью происходящего, сколько отчаянием; вспомнил осторожность мужиков, рожденную, он это знал точно, не трусостью, а недоверием к новому, недоверием, которое за столетия неравного противостояния державной власти и официальной церкви сделалось стойким, как инстинкт самосохранения, — вспомнил все это, и ему стало немного не по себе…

Зашел к Тимофею. Во дворе, запряженная в сани, стояла лошадь, как попоной, покрытая снегом. Тимофей и незнакомый Павлу Сидоровичу голубоглазый парень укладывали в сани какие-то пожитки.

— Во, легкий на помине! — обрадованно сказал Тимофей. — Павел Сидорович, это Семка, братан Кандрахи Богомазова. Зову его к тебе — не идет.

Семка переступил с ноги на ногу, хмуро проговорил:

— А-а чего там!.. Плетью обуха не перешибешь.

— Пошли в избу, — заторопился Тимофей.

У порога, одетая, с узлом в руках, сидела девушка. Смуглое лицо ее было заплакано, веки покраснели и припухли. Она беспокойно теребила узел, испуганно смотрела на них. Семка сказал:

— Ты разденься. Хоть погреешься перед дорогой.

Девушка отрицательно качнула головой, и на глазах у нее заблестели слезы.

— Не плачь! Ну что ты все ревешь! — устало сказал Семка и неловко погладил ее по плечу.

Тимофей провел Павла Сидоровича в куть и шепотом стал рассказывать:

— Семку ты не знаешь, он все время жил в работниках в Харацае. Там одни карымы — ну те, у кого бурятская кровь примешана. Эта черненькая деваха, Аришка, — дочка Семкиного хозяина. Семка сватался за нее, но хозяин отказал. Семка увез ее тайком. Привез домой, а вся родня на дыбы. Невиданное, видишь ты, дело, греховное очень — жениться на несемейской. Сроду такого не было, старики за этим строго смотрели. Ну, значит, родня шумит: стыд, позор и все такое. А мы с Кандрахой взяли в работу Саватея, батьку Семкиного. Со всех сторон его обхаживали — уломали. Согласился навроде принять их, только не в свой дом, а сразу отделить… А тут уставщик, старики влезли. Прямо Саватею сказали: останется молодуха в деревне, землю у Саватея отберут, из обчества выключат. Тогда Семкин батька обратно повернулся, выгнал сына. Теперь парню тут оставаться нельзя, обратно к хозяину тоже нельзя. Совсем некуда податься.

— А куда он ехать собирается?

— Хочет отвести Аришку домой. А сам будет искать в другой деревне места и угол. Пока найдет, то да се, Аришку дома замордуют, батька ее шибко сердитый и упрямый… Вот ведь что делается, Павел Сидорович. Калечат жизнь людям, проклятые! — Тимофей сжал кулаки, заросшие светлой щетиной скулы напряглись, припомнил, наверное, и свое горе. — Семка, иди сюда, говорить будем.

Семка подошел с неохотой, прислонился спиной к печке, с хмурой сосредоточенностью принялся обкусывать ногти.

— Говорю ему, Павел Сидорович, чтобы ехал в город. Не хочет.

— Не выживу в городе, душно там.

— Ха! Цыпа какая, не выживет! Об лоб поросенка убить можно, а бормочешь такое.

— При чем тут лоб?.. — Семка говорил уныло. Он, кажется, уже смирился со своей участью.

Павел Сидорович молчал. Перед глазами маячило лицо Савостьяна с насмешливой улыбкой в бороде.

— Скажи ему, Павел Сидорович, чтобы в город ехал.

— Я другое думаю, Тимофей. Семену надо остаться здесь. Я попробую уговорить Саватея.

— Ничего не выйдет. Боится он. Вот если бы с уставщиком… — Семен вдруг встрепенулся: — Поговори с уставщиком, а! Поговори!

— С ним говорить бесполезно…

— А вдруг образумится? А?

— Может, и поговорить, Павел Сидорович? Испыток не убыток, — поддержал Семена Тимофей.

Подумав, Павел Сидорович согласился, но вовсе не потому, что надеялся разубедить Луку Осиповича, ему хотелось что-то сделать для парня, для заплаканной, беззащитной девушки, сделать немедленно, сегодня, сейчас.

На улице по-прежнему шел снег; густой, плотный, белый сумрак делал мир тесным. Лука Осипович встретился ему на крыльце. Он сметал со ступенек снег потрепанным веником. На Павла Сидоровича глянул косо, с подозрительностью и удивлением.

— Зачем пожаловал?

— По делу. Может быть, в избу зайдем?

— Без тебя есть кому грязищу таскать… — Уставщик обхлопал о стену веник, поставил в угол.

Павел Сидорович напомнил ему о Семке, сказал:

— Вы бросьте над человеком измываться. Это не по божеским, не по человеческим законам…