Последнее письмо

жизнь. Так же, как и принцип: ”Любое, самое ошибочное решение, лучше, чем отсутствие

решения вовсе.”

Вот и попробую упорядочить то, что знаю о нас. И оценить. А вот принимать

решение , видимо, не придется.

Ибо ты его уже принял.

После моих писем и звонков ты обещал обязательно ответить. С момента

последнего из них прошло около двух месяцев...Электронная почта идѐт несколько

секунд.

Так что это письмо я пишу уже как бы себе самому.

Пока мы с тобой учились, всѐ шло по-прежнему. Или почти по-прежнему. Просто я

тогда не придавал особого значения твоим лидерским качествам. Да, я тоже в спорте

любил побеждать. Но, в отличие от меня, ты был готов лечь костьми, но быть первым! Я -

нет. Я свои кости любил, и соглашался быть вторым. Или третьим – как получится. К

тому же я всегда знал, что где-то я всѐ равно буду сильнее. Проиграю в точных науках, выиграю - в гуманитарных. Ты поступил в самый престижный институт - МФТИ, но и моя

Академия - из таких же!

Дальше начались различия. Ты рвался в науку, может быть, даже не ради этой

самой науки, а чтобы доказать всем (и прежде всего - самому себе) , что ты и здесь будешь

первым.

Я доказывать не рвался, во-первых, потому что мне к тому времени уже объяснили

доходчиво, кто попадѐт в адъюнктуру, кто – в ординатуру, а кто – в полк, в отдалѐнные

районы нашей тогда ещѐ безбрежной страны. В этом случае МФТИ и Академия

отличались, как день и ночь. Для моего ВУЗа моя неарийская фамилия была несколько

политически некорректной. Впрочем, в науку мне не очень-то и хотелось. Т.е. я, конечно, был не против стать профессором или, на худой конец, доцентом. Но ложиться костьми

ради весьма призрачной возможности... И это - посреди Ленинграда, с морем соблазнов!!!

Ну уж, увольте!

И уволили. Т.е. послали меня служить в маленькую часть в Средней Азии. А ты

остался в НИИ, в Подмосковье. И это было справедливо, не спорю, но это навсегда

развело нас по разным весовым категориям. Хотя тогда я ещѐ каждый год в отпуск

приезжал к тебе в Москву и, казалось, всѐ было по-прежнему. Мы спорили о Кортасаре и

Маркесе, слушали “Лед Зеппелин” и “Дип пѐрпл”, Высоцкого и Галича. Вот только...Для

меня это был глоток свежего воздуха после глухих азиатских пьянок на краю любимой

Родины, с хорошими мужиками, (дерьмо там редко задерживалось – жарко!), но не

читавшими почти ничего, кроме Устава и прочих воинских документов. А для тебя -

будни. И ты слегка устало втолковывал мне принятые среди московской интеллигенции

на тот момент истины. Потому что ты и был той самой московской интеллигенцией, аспирант физтеха!. А я, как однажды выразился наш общий друг Мишка: “Уже пропах

лошадьми и солдатским потом”. Хотя сам я этого “запаха” ещѐ не замечал...

Ещѐ через пару лет я вдруг обнаружил, что, доведись выбирать между тобой и ими, моими азиатскими друзьями-офицерами, я предпочѐл бы их. Они мне стали ближе. Мы с

ними жили одной жизнью, прыгали с парашютом на выжженную злым азиатским солнцем

голую степь, о которую при приземлении прикладывало так, что, казалось, если бы не

шлем, мозги вылетали бы сквозь черепную коробку. Мы бегали марш-броски, гоняли по

полигонам, стреляли, а потом – пили, пели, спорили и опять пили.

Они, эти мужики, были просты и надѐжны, как автомат Калашникова. Они не знали

ни Кортасара, ни Кафку, ни Феллини, а слово “импрессионист” принимали за

политическое ругательство, что-то вроде “ренегат”. Но в любой драке они становились с

тобой спина к спине, и ты мог быть за эту свою спину спокоен. Они и созданы были для

драки, для боя, в этом был смысл их существования. И постепенно я научился ценить

надежность и мужество выше интеллекта и тонкой душевной организации. И слава богу, иначе мне бы Афгана не пережить.

Я не хочу сказать, что ты был ненадѐжен или слаб - боже упаси! Просто тебя

нового я уже не знал, но, видя, как изменился я сам , догадывался, что и ты уже не тот. А

полностью верить не тому я уже не мог.

А потом началась афганская война. Собственно говоря, в отличие от 1941 г., в

данном случае она началась только для нас, тех, кто на неѐ попал. Страна этого сначала

просто не знала. Только в Ташкенте, Фергане да в Термезе, где дозаправлялись сотни

самолѐтов и вертолѐтов, да в среднеазиатских госпиталях, где вдруг появилось слишком

много раненых с огнестрельными ранениями.

Я не буду рассказывать тебе о войне: сегодня о ней знают все, кто хочет. Для

многих это уже история, например,для наших детей. Они здесь даже о Сталине знают

только, что” это русский главнокомандующий, который помог американцам выиграть

войну у Гитлера.” А внуки ещѐ слишком малы...Но один мой приезд напомню.

Это было в мае 81-го. Я приехал в отпуск, в Москву. Вы с Толиком встретили меня, повезли домой. Толик познакомил меня с женой, твою я уже знал раньше.