Последнее прибежище негодяя

Он прошелся по гостиной, просторной только оттого, что в ней практически не было мебели. Диван у стены, граничащей со спальней, телевизор на стене, кресло возле окна, два стула у входа. И еще большая напольная ваза с ворохом каких-то сухих стеблей.

– Вам кофе не предложу. – Саша села в кресло, уставилась на него с неприязнью: – Почему вы спросили про Горячева? Роетесь в моей личной жизни?

– И не только в вашей. – Он остановился возле напольной вазы, потрогал сухие ветки, тут же захрустевшие под его пальцами. – Я и в его личной жизни роюсь тоже.

– Из-за смерти деда? – Ее губы задрожали, глаза наполнились слезами, но через мгновение слезы высохли и взгляд сделался злым и тяжелым. Саша крикнула: – Отойдите от вазы! Что за манера постоянно что-то щупать?!

Ага! Значит, помнит? Помнит, как он тащил ее домой и держал немного, скажем, вольно, и не там.

– Чего вам дался Горячев? Он-то тут при чем?! – Она тряхнула коротко стриженной головой. – Когда я смогу похоронить деда?! Он… он уже несколько дней мертв и… и вы не имеете права!

– Послезавтра, Саша. – Данилов очень боялся, что она расплачется. Поэтому и пообещал, хотя и не был уверен. Но все равно повторил: – Я даю вам слово, что послезавтра вы сможете забрать тело вашего деда.

– Тело! – с горечью воскликнула Саша, задирая лицо к потолку, чтобы не расплакаться. – Был дед, а стало тело! Он… он очень славным был человеком, понятно? И что бы вы там ни придумали… Какое бы преступление ни пытались на него повесить… Это не он! Сначала пропал его пистолет, я знаю! Он его искал! Он думал, что это соседи сделали! Он с ними поскандалил из-за этого незадолго до своей смерти. Потом был один выстрел и следом сразу два. Как такое возможно? Вы следователь, вы должны были вычислить! Кто-то убил его! А потом этих Лопушиных! И пистолет… Он был у него в правой руке. Мне сказали. Тот, кто был там на опознании, когда вызвали полицию, мне сказали… А дед был левшой! Он не мог! Это не он!

Она все же разревелась. Горько, с причитаниями. Данилов попытался погладить ее по голове, но Саша оттолкнула его руки, велев убираться к черту. Данилову ничего не оставалось, как идти на ее кухню и, хозяйски полазив по шкафам, искать ей успокоительное. Уходить он сто процентов не собирался. Во всяком случае, прямо сейчас.

– Выпейте! – Он встал перед креслом, где она сидела, на колени, сунул ей в руки стакан с водой и пузырек с лекарством. – Я не знаю, сколько нужно капель, простите, Саша.

Она хлебнула прямо из пузырька, поморщилась, запила водой, вытерла лицо кухонным полотенцем, которое он зачем-то тоже принес. Глянула на Данилова мутными несчастными глазами:

– Вы… вы ведь понимаете, что я права?!

– Да, – кивнул он, сосредоточенно рассматривая крохотную родинку на ее голой правой коленке.

Интересно, Горячев знает об этой родинке?

Зачем подумал? Ему-то что?! Данилов вздохнул, но взгляд как приклеился к ее коленке.

Видел ее, этот красавчик, подающий надежды юрист, блин? Ласкал пальцами, целовал? Захотелось тронуть ее – крохотную маленькую отметинку, бархатной точкой прилепившуюся к нежной гладкой коже.

– Вы знаете, что дед не убивал? – ахнула Саша, вскакивая и отпихивая его. – Вы знаете, что дед не убивал их… и себя?!

Данилов поднялся с коленок, кивнул, отворачиваясь к окну. Если она по его взгляду поймет, о чем он думал минуту назад, ему конец. Он, как лицо вдруг заинтересовавшееся ею конкретно, не имеет права вести расследование смерти ее деда и его соседей.

– Как вы узнали?!

Она подошла сзади к нему почти вплотную и горячо задышала ему в затылок. Наверное, ее дыхание было гневным. Скорее всего. Его же оно просто обжигало, это было волнительно и неправильно.

– Как вы узнали?! Я не говорила вам, что он левша!

– Экспертиза установила. И… и на его руках не было обнаружено следов пороха, что неизбежно при стрельбе. Вот так.

– Господи! Господи, спасибо тебе! Я знала, что это не он! Я была уверена…

Ее лоб вдруг уперся ему в плечо. Данилов окаменел. Сердце больно стукнулось и нырнуло куда-то под ребра. Тут же перед глазами всплыло чертово кофейное пятно на ее пододеяльнике и две кофейные чашки на тумбочке. И горячие губы, и пересохшее горло, сквозь которое с трудом пробирается ее судорожное дыхание. Запрокинутые нежные руки, и эта чертова родинка на коленке. Все это он увидел непонятно как. И одному Богу известно, каких трудов ему стоило не повернуться к ней и…

Он повернулся, идиот! Повернулся, обнял ее и прижал к себе. Он не имел права, он не должен был! Но руки помнили ее. И обняли ее привычно, как родную.

– Саша, Саша, вам надо успокоиться, – шепнул Данилов ей на ухо, не соображая, чье сердце колотится сильнее. – Вам надо успокоиться.

– По-моему, это вам надо успокоиться, гражданин Данилов! – возмущенно фыркнула она.

Снова его отпихнула, как давеча от двери спальни, – упершись крепко сжатыми кулачками ему в грудь.

– Я хочу, чтобы вы публично признали этот факт! – Она воинственно подбоченилась, выставив вперед правую ногу с пробившей ему мозг крохотной родинкой на коленке.

– Какой факт?