Последнее слово

— Вряд ли, наши ветераны до ста лет не живут, а это когда было! Я и говорю, рассказал он мне историю о том, как за одним мужичком уже много после войны охотился, а тот на поверку оказался чистым психом. Обидно, да? Так я к чему? Тот самый псих, который проживает в Воронеже, если еще живой, имел непосредственное отношение к тем закладкам, о которых ты рассказываешь. Мне и фамилия его почему-то впечаталась в башку, хотя особой нужды не было. Заскокин, понимаешь? Наверное, по ассоциации — заскок в голове, и фамилия такая же. Судьба, видать. Нехорошая у него вышла судьба, хотя, с другой стороны, как поглядеть. Жив остался все-таки. А мог бы, как все остальные…

— Ты что имеешь в виду?

— Ну ведь… всех, кто теми закладками занимался, их того… не дожили. Приказ вроде такой был. Закрытый, конечно.

— И что ты предлагаешь? Отправиться к нему? Отыскать?

— Это уж твои дела, Вячеслав Иванович, тут я советовать не могу. Но если он жив, полагаю, окажется именно тем, кто тебе нужен.

— Ну ладно, будем считать, что заработал маленько. — Грязнов достал бумажник, отсчитал пять голубых тысячных купюр и положил на садовый столик. — Думаю, этого пока достаточно. А если найду его, разговор будет особый. Хорошо, Егорыч, поеду… Кстати, адреса или каких иных координат Реброва у тебя, случаем, не осталось?

— Да было где-то в записной книжке. Ты посиди малость, сбегаю.

Зиберов, аккуратно забрав деньги, поднялся и ушел в дом, а Грязнов, щурясь, стал смотреть в небо — чистое, ни облачка. Вот жизнь — никаких тебе забот, сиди радуйся… Так нет же…

Вернулся хозяин с записной книжкой в руках.

— Вот, нашел-таки… Переписывай.

Через десять минут Вячеслав Иванович, отказавшись перекусить, чем был богат хозяин, катил в Москву.

Старый чекист оказался живым. Но у Грязнова появилось опасение, что этот вариант тухлый. Что может рассказать человек, которого и назвать-то человеком можно с известной долей условности? Правда, есть люди, которые даже в девяносто выглядят еще какими молодцами. А в восемьдесят — так вообще диво поглядеть. Но сказать то же самое о Реброве было нельзя, молодечеством тут и близко не пахло.

Глубокий старик, с провалившимися глазами и ртом, согнувшись, не сидел, а скорее находился в кресле на колесиках, и пожилая женщина с недобро поджатыми узкими, бесцветными губами и тусклым взглядом — его дочь — стояла за спинкой этой каталки и в буквальном смысле буровила незваного гостя тяжелым взглядом. Но Грязнов не обращал на нее внимания, от недоброжелательства на этот раз его спасал генеральский мундир.

Мягким тоном он попросил уважаемого Василия Никифоровича вспомнить, если это возможно, некоего фигуранта по фамилии Заскокин. Это связано с известной операцией сорок первого года.

Такая постановка вопроса оказала на дряхлого чекиста неожиданное действие. Он оживился, если ряд бессмысленных его движений можно было обозначить таким словом, попытался вглядеться в лицо гостя, но быстро устал и проскрипел:

— Как же, как же… Был такой сукин сын, ушел от… Но я его достал… потом… после войны… Хи-итрый был, бля, симулянт… Витьком звали… В Михайлове… Потом Воронеж… Не дали, а зря… Я б расколол…

Старик уронил голову и, кажется, собирался всхрапнуть.

— Ну хватит, — сердито заявила женщина, — вы же видите, что он не в себе! И чего, спрашивается, допрос учиняете?

— А где вы видели допрос? — суровым тоном, поднимаясь и одергивая мундир, спросил Грязнов. — Требовалось только обычное уточнение от свидетеля, и я его получил.

— Ну а получили, так и…

Женщина явно нарывалась на грубость, но Грязнов не был расположен ругаться. Да и что толку? Зачуханная, усталая баба, которой надоело бесконечно ходить за немощным стариком, от которого если и есть какая польза, так это его пенсия. Можно посочувствовать. А своей жизни у нее, судя по обстановке в квартире, лишенной обыкновенной человеческой радости, уюта, нет. Небось и детей — тоже. Одна тоска и ожидание, когда старик наконец освободит ее от этой тяжести.

— А вы никогда не слышали от отца, уважаемая, как вас?

— Татьяна Васильевна, — недружелюбно отозвалась женщина. Но хоть отозвалась.

— Об этом странном симулянте, которого Василию Никифоровичу, по его словам, так и не удалось расколоть? О Викторе Заскокине? Может, какой-нибудь разговор краем уха слышали?

— У нас в семье не принято было подслушивать, — строго заявила женщина.

— Само собой, — подтвердил Грязнов. — Есть закон, есть государственная тайна. Но есть же и семья, где люди делятся своими успехами и неудачами, разве не так? Да и потом, за давностью лет все это уже никакие не секреты. Но бывает, как старые мины, лежат, пока их не тронешь, а задел — могут так рвануть, что человека в куски разнесет. Вот и с Заскокиным — то же самое. Срочно искать его надо, прав был ваш батюшка, когда пытался его расколоть. Вам, надеюсь, это наше служебное словечко знакомо, Татьяна Васильевна?