Последнее слово девятого калибра

– Я вспомнил настойчивость Меньшикова-Лисса, с которой он отправлял меня в душ. Он предложил мне привести себя в порядок, выпить чаю и отправиться на знакомство со столицей. Я мылся в душе четверть часа, Борис. Четверть часа. Именно из-за этих пятнадцати минут и был построен этот суточный спектакль. А Комик – роль второго плана. Если уж Лисс решился на то, чтобы «отсвечивать» в гостинице, значит, у него были на то веские основания. Значит, он и стрелял. А я в этой буффонаде должен был сыграть роль основного свидетеля железного алиби Лисса. Просчет комбинатора оказался лишь в том, что он не учел предусмотрительности Феклистова. Они искали документы в номере, а бумаги были в пожарном гидранте.

Глава 13

– А охота за тобой началась тогда, когда Меньшиков-Лисс узнал, что ты встречался в коридоре с Феклистовым?

– Совершенно верно. – Струге вздохнул. – А что им было еще думать? Каждый шаг Феклистова в гостинице был под контролем, приехал в «Комету» он вечером и до утра из нее не выходил. Что им еще думать? Единственный контакт, который случился у мрянского судьи, был со мной. И потом, Лисс слышал только начало нашего разговора. Ему неизвестно, что я поведал тебе потом. А впоследствии оказалось, что они правы в своих догадках.

– И все-таки я вас не понимаю. Суетиться вокруг несчастного десятка листов писчей бумаги, понимая их значимость для дела, и отвергать сам факт возможности их приобщения! Дичь какая-то… Мне иногда кажется, Антон, что вы с другой планеты. Или полны предрассудков, которые сами же придумали. Какая разница, каким образом в деле МТЗ окажутся документы Баварцева, которые тот прошляпил в Мрянске?! Ты постоянно мне трендишь – законность, законность… Вот эта законность – в десятке распечатанных листов! Придумай свидетеля, подскажи следователю – и дело с концом. Если вы с Феклистовым ратуете за торжество справедливости, то докажите это! А справедливость – в истине! Отвергая для изучения в суде эти документы, ты самоустраняешься от самого факта того, что такая справедливость когда-нибудь восторжествует. Недаром же Пусыгин пишет о том, что все доказательства по пропавшим тракторам – липовые! Значит, человек знает, как там происходила ревизия и каким образом там трудился наш брат! В смысле – мой брат, прокурорский! Значит, никак не трудился! Ходил с Баварцевым в сауну, пил «Ани», закусывал креветками с лимоном и зарабатывал немного денежек. «Филочки», они никогда и никому еще не мешали. – Выходцев ехал к гостинице «Комета» и заполнял паузу монологом. – Я же не говорю, Антон, о прямом и корыстном нарушении закона! Когда ты берешь бабки за приговор – тут все ясно и понятно. Но совершить маленькую хитрость, стараясь закон исполнить, это не нарушение. Ты сам бывший прокурорский следак, Струге! Вспомни, сколько раз тебе приходилось делать маленькие фальсификации в деле? У меня в прошлом году, на даче, Трезор на раскрытое уголовное дело набрызгал! Мне что, писать рапорт и докладывать об этом руководству? Нет, конечно! Я аккуратненько протокольчики испорченные переписал, да снова в дело вставил. И что от этого изменилось? Ничего! Справедливый приговор, этап на «строгач». Или убивец должен был выйти на свободу, поскольку Трезор обоссал его явку с повинной?!

Струге равнодушно смотрел на проплывавшие мимо рекламные витражи. Как объяснить Борису очевидное? Как заставить его понять, что в уголовном деле МТЗ, которое рассматривал Феклистов, бумаги Пусыгина имели бы какой-то смысл лишь после того, как были бы предъявлены в установленном законом порядке? Выходцев умен и юридически образован, но это не помогает ему понять истину. Феклистов не мог поступить иначе, потому что считает себя СУДЬЕЙ! Согласись он с логикой Выходцева, он из действующего СУДЬИ мгновенно превратится в СУДЬЮ, числящегося в штате. А сколько таких среди семнадцати с половиной тысяч?

– Наверное, проще пересчитать Феклистовых…

– Что ты сказал? – на мгновение прервал свою тираду следователь.

– Я так, о своем… – Антон, разглядывая знакомые очертания ведомственной гостиницы, вдруг хлопнул Выходцева по плечу. – Оставим наши судейские слабости нашей судейской совести. Ты мне лучше вот что растолкуй! И в письме директор Пусыгин ссылается на то, что слабо разбирается в юриспруденции и процедуре отправления правосудия. Тогда объясни мне, слабоумному, почему он в этом же письме утверждает, что документы Феклистов не имеет права рассматривать, поскольку тот получил эти доказательства «незаконно»? Для заводчанина любой «стук» – это основание для соответствующей реакции власти. Даже ты сидишь и ломаешь голову – почему же это Феклистов не мог сесть в процессе и сказать – товарищи, мне на днях информашку «слили» по-тихому. Давайте-ка эту тему «распедалим»? Выходцев не знает, что судья так поступить не может, а тракторостроитель Пусыгин – знает! Чудеса.

– Вот именно! – хмыкнул следователь. – Только токарь и… еще некоторые судьи считают, что документы к делу приобщать нельзя! Навыдумываете себе пунктов в кодексе чести и сами себе потом головы греете.