Последнее слово техники. Черта прикрытия

Да. Послы Генри Джеймса[25]. Телепостановка, которую я видела на канале ВВС в Лондоне… или, может быть, в записи на борту корабля. Я не могла сказать точно. Я помнила только сюжет — в общих чертах — и сеттинг; но оба они казались столь подходящими к нашей с Линтером маленькой беседе, что я вдруг усомнилась — не следит ли за нами эта тварь наверху? Вполне могла бы, если хорошенько подумать. Ему было бы это нетрудно — корабль мог изготовить шпионские устройства столь миниатюрные, что серьезным препятствием для устойчивости камеры стало бы броуновское движение. Была ли пьеса своего рода подсказкой сверху?

Пока я думала об этом, пьеса сменилась рекламой дезодорантов.

— Я уже говорил тебе, — тихо сказал Линтер, прерывая мои размышления, — что я реалистично оцениваю свои шансы. Ты что, считаешь, что я не думал об этом раньше — много раз? Это не внезапное решение, Сма. Я ощутил его в себе в самый первый день по прибытии, но я подождал несколько месяцев, никому ничего не говоря, чтобы обрести уверенность. Это место я искал всю свою жизнь. Я получил здесь все, о чем всегда мечтал. Я всегда знал, что узнаю это место, когда найду его. И я нашел. — Он покачал головой. Мне показалось, что ему стало грустно. — Я остаюсь, Сма.

Я заткнулась.

Мне казалось, что вопреки всему тому, что он только что сказал, он на самом деле не задумывался, как может перемениться лик планеты за время его жизни — а дни его, вероятно, все же будут долги. Но я не хотела слишком быстро и жестко давить на него.

Я приказала себе расслабиться и пожала плечами.

— Как бы там ни было, мы не можем предсказать, что собирается делать корабль и каковы будут их решения.

Он кивнул, взял салфетку с подставки и скомкал ее в ладони. По комнате, точно пронизанная солнечными бликами вода, струилась музыка. Точки превращаются в линии, те сплетаются в прихотливом танце.

— Я знаю, — сказал он, все еще глядя сквозь толстое стекло, — что это покажется безумным… но я… но мне просто нужно быть в этом месте.

Он вроде бы впервые посмотрел на меня без сердитого вызова или деланного хладнокровия.

— Я понимаю, что ты имеешь в виду, — сказала я, — но я не могу принять это в точности так, как ты… может, я просто более недоверчива по природе, чем ты… И хотя тебе, кажется, куда больше интересны все вокруг, чем ты сам… ты воображаешь, будто они не способны достичь принципиально иного уровня понимания проблемы, нежели ты. — Я вздохнула, подавив смешок. — Я имею в виду, что ты надеешься… изменить свое собственное сознание.

Линтер помолчал какое-то время, продолжая всматриваться в глубины цветного стекла.

— Может, мне это удастся, — он пожал плечами. — Может быть.

Он задумчиво посмотрел на меня и вдруг закашлялся.

— Корабль говорил тебе, что я побывал в Индии?

— В Индии? Нет. Не сказал.

— Я там провел несколько недель. Я не докладывал Капризному о своих перемещениях, но он, конечно, все знает.

— Зачем? Почему тебе захотелось туда съездить?

— Мне хотелось увидеть это место, — сказал Линтер, рывком подавшись вперед и продолжая комкать салфетку. Потом он положил ее на подставку и стиснул ладони. — Это было… так красиво. Так красиво. Если у меня и оставались какие-то сомнения, то они растаяли там.

Он глянул на меня, и его лицо вдруг стало открытым, просветлело и выразило крайнюю сосредоточенность. Он широко развел руки и вытянул пальцы.

— Это так контрастировало со всем, что…

Он огляделся по сторонам, как бы в бессилии передать глубину своих чувств.

— Этот свет… огни… свет и тень всего этого… Грязь и мерзость. Калеки с распухшими от голода животами. Вся эта немыслимая бедность, из которой рождается такая красота… Простая девчонка из калькуттских трущоб показалась мне немыслимо хрупким цветком, как если бы… я… сперва тебе не верится, что среди нищеты и гор отбросов… и ничто ее не запачкало, не запятнало ее красоты… это было как чудо, как откровение.

И ведь ты понимаешь, что она будет такой от силы пару лет, что проживет она всего несколько десятилетий, что она безобразно растолстеет и родит шестерых детей, а потом станет морщинистой старухой… Чувство, и воплощение, и все это ошеломляет… — Его голос снизился до шепота, и он взглянул на меня беспомощно, почти уязвленно. В эту минуту мне следовало бы отпустить самый красноречивый и беспощадно-резкий комментарий из всех. Но именно в ту минуту я не смогла этого сделать.

И я осталась сидеть в молчании, а Линтер продолжал: