Последнее сражение. Немецкая авиация в последние месяцы войны, 1944–1945

Я выполнил вираж над морем и скоро достиг Реджо-ди-Калабрия. Мессинский пролив позади меня напоминал громадный котел; под моими крыльями поднималось огромное грибовидное облако дыма. «Сделано в США». Затем вдали я увидел море огня в том месте, где должен был находиться аэродром Реджо. Последний аэродром, где я мог приземлиться, превратился в картофельное поле. Я снимаю шляпу перед вами, господа. Прекрасная работа. И это то, что они называют отходом согласно плану. Немецкие летчики на юге теперь должны ходить пешком, как и все остальные. Где мне приземлиться? Этот вопрос стал настоящим кошмаром, поскольку топливо кончалось. В Кротоне, проскользнув в одиночку над итальянским «сапогом»? Теоретически, но только теоретически, топлива для этого было достаточно. Если не хватит, то мне придется где-нибудь совершить аварийную посадку и проделать остальной путь пешком. У меня все еще было несколько дней в запасе, прежде чем американцы высадятся в Италии. Они сначала должны «переварить» Сицилию.

Я обдумывал свой план, но наступала ночь. Отовсюду, со всех частей горизонта в воздух поднимались столбы дыма. Того же самого происхождения, что и столбы дыма над Трапани и Реджо. «Сделано в США». Надо было быть сумасшедшим, чтобы полагать, что американцы остановятся. Та же самая картина над Кротоне. Я кружил над аэродромом и сильно ругался. Было невозможно приземлиться, не сломав себе шею.

Внизу я видел неясные бегающие силуэты. Снова на приборной панели зажглась красная лампочка. Тем хуже – я должен рискнуть и попробовать сесть. Я начал медленно снижаться к аэродрому, а затем увидел красные сигнальные ракеты, взлетающие с дальнего конца взлетно-посадочной полосы. Посадка запрещена.

Я попытался определить причину этого: возможно, дело было в том, что мое шасси не вышло. Однако это не важно. Я должен совершить аварийную посадку и сделать это без шасси. Учитывая состояние фюзеляжа, это[45] было бы так, если бы я рулил в темноте и наверняка опрокинулся бы в какую-нибудь воронку от бомбы. Я все еще стремился спасти свою шкуру. Кроме того, я думал о том, в каком состоянии мои шины после взлета с полосы «Дора» в Салеми. Если случилось так, что одна из них пробита, то без аварии не обойтись. В таких условиях лучше было не выпускать шасси.

Я медленно приближался к земле. Красные сигнальные ракеты стали взлетать все чаще: категорическое запрещение посадки. Мне уже было не до осторожности…

Я выровнял машину, убрал газ и выключил зажигание. Неожиданный удар… Хвост ударился о землю. Машина заскользила по земле, накренившись в одну сторону, и остановилась. Я весь взмок, но все же сделал это.

Открыв фонарь кабины, я расстегнул привязные ремни, поднялся и огляделся вокруг. Винт, зарывшийся в землю, был похож на стрелку компаса, но кроме этого машина, казалось, не получила повреждений. Вал винта разрушился, но я был уверен, что двигатель еще можно использовать. Я отстегнул ремни парашюта, вылез на крыло и увидел спешившую ко мне фигуру.

– Ваше имя? – прокричала быстро увеличивавшаяся тень.

– Спокойнее, мой друг. Спокойнее. Вежливее было бы сказать «добрый вечер».

– Вы что, сумасшедший? Этот аэродром закрыт для использования. Разве вы не видели, что бомбы превратили его в перепаханное поле. Я продолжал выпускать сигнальные ракеты, чтобы предупредить вас. Я запретил вам приземляться.

Я разразился смехом. Я не помню, чтобы когда-то в своей жизни так сильно смеялся.

– Ха-ха-ха! Как вы кричите. Почему вы не протрете глаза? Вы видите, что я благополучно приземлился. И кроме того, кто отдал приказ, что аэродром не пригоден для использования?

– Командир корпуса… Да какая разница – кто?! Вы не видели красных сигнальных ракет? Вопиющее неподчинение приказу! Я доложу о вас. Как вас зовут?

Очень медленно, подчеркивая каждое слово, я ответил:

– Идите к черту.

Лицо человека побагровело, и он стал подпрыгивать на месте, размахивая пистолетом «Вери».

– Юный мерзавец! Что вы о себе думаете? Я здесь командую.

– Наплевать мне на всяких… Я не у вас в подчинении, но я знаю одно: я последний летчик-истребитель, вернувшийся с запада Сицилии, и если вы хотите знать, то я совершенно измотан. И всякому, кто будет приставать ко мне, я оторву уши. Вы поняли?

– Я запрещаю вам разговаривать со мной таким дерзким тоном! Я – комендант аэродрома.

– Ну и что! Что вы хотите сделать?

– Вы находитесь под арестом. Немедленно следуйте за мной в канцелярию.

– Отлично, это замечательно. У вас все еще есть канцелярия, а? Вы не понимаете, как вам повезло. В Трапани бомбы превратили все задания на аэродроме в клубничный джем.

Я снова разразился смехом. Человек подошел ко мне и, заметив мою лейтенантскую нашивку,[46] внезапно успокоился:

– Мне жаль, товарищ.

– Бросьте, «товарищ». Все, чего я хочу, так это чтобы меня оставили в покое.

Вытащив из кабины свое имущество, я зашагал в темноту. Пересекая взлетно-посадочную полосу, я бормотал сам себе: «Проклятый аэродромный кретин!»