Последнее сражение. Немецкая авиация в последние месяцы войны, 1944–1945

Они были румынами, и я не понимал ни слова. Затем в разговор включилась моя медсестра. Именно ее голос я слышал некоторое время назад. Приятный, мелодичный, с большим количеством певучих интонаций. Когда она говорила по-немецки, он звучал более уныло и немного хрипло.

Я ничего не понимал и все же дорого бы дал, чтобы узнать, о чем шла речь. Время от времени я различал слова, которые мог понять лишь частично: «…commotione… fractione…»

Врачи вышли, и медсестра снова присела на мою кровать.

Показывая на свой лоб, я спросил ее:

– Перелом… трещина?

Она покачала головой:

– Сохраняйте спокойствие.

– Вы начинаете раздражать меня своим бесконечным «сохраняйте спокойствие». Я устал от него. Я хочу знать, что это все значит.

Теперь она не поняла или притворилась, что не поняла, но, видя, что я сильно взволнован, снова стала улыбаться.

Устыдившись самого себя, я подчинился и спокойно лежал, как она и просила. «Медсестры словно военный трибунал, – думал я. – Вы никогда не должны повышать на них голос или противоречить им».

Через несколько минут я вернулся к своим вопросам:

– Какое сегодня число?

Медсестра подошла к стене и показала дату на календаре.

«Так что, это 24-е, но какое 24-е? Марта? Странно. Что было вчера, позавчера и на прошлой неделе?»

Я сделал усилие, чтобы напрячь мозги, но моя голова казалась пустой.

«Что я делал до того, как попасть в госпиталь? Я, должно быть, страдаю полной потерей памяти. Необычное ощущение».

Женщина открыла окрашенный в белый цвет шкаф и достала мундир. Я узнал его. Повсюду треугольные дыры и разрывы. Погоны болтались, он был покрыт грязью и пятнами крови.

«Конечно, – подумал я. – Я летел на „Мессершмитте“».

Она достала мой маленький чемодан, который я обычно брал с собой и который лежал в отсеке позади кресла пилота. Он был сильно разбит. Женщина показала мне запятнанный летный комбинезон, кислородную маску и положила их на небольшой стол в центре комнаты, придавив летным шлемом.

Да, несомненно, они были моими, но как она достала их? Внезапно я вспомнил, что она сказала несколько минут назад о том, что меня подобрали где-то в окрестности.

Медсестра молчала и следила за тем, узнаю ли я свое имущество. Убедившись в этом, она сразу же убрала все обратно в шкаф, за исключением кителя. Она указала на синюю нашивку[150] на левом рукаве.

– Да, правильно, – сказал я. – 51-я эскадра, 6-я эскадрилья. Где я был вчера?

Она еще раз подошла к шкафу и на этот раз достала карту, которая была у меня с собой. Она развернула ее и расстелила на кровати. Я схватил ее и начал рассматривать. Наверху я прочитал: «Румыния». Вокруг Плоешти красным карандашом был нарисован круг. Я мог видеть координаты и цифры. Наконец она указала на какое-то пятно на карте.

– Это Балш? – спросил я.

Она кивнула:

– Плоешти – Балш. Четыре самолета.

Постепенно ситуация прояснялась. Я неожиданно вспомнил вспышку, желто-красный отблеск взрыва и закрыл глаза.

– Вам больно?

– Нет.

Успокоившись, медсестра вышла. Я стал размышлять.

Да, катастрофа, должно быть, случилась вчера приблизительно в полдень 23 марта 1944 г. около Балша. В чем же причина? Почему я разбился? Почему самолет не загорелся, как это обычно происходило? Было удачей, что в последний момент я успел сбросить подвесной бак.

Я еще раз увидел дом с побеленными стенами и крышей, несущийся ко мне, и закрыл глаза.

Некоторое время спустя медсестра вновь появилась с каким-то питьем. Она помогла мне проглотить содержимое чайной чашки. Закончив питье, я неподвижно лежал, глядя в потолок.

Внезапно я с удивлением услышал, как произнес вслух:

– От чего же возникли вспышка и пламя?

Это было единственное, что я не мог понять. Я не мог найти этому никакого объяснения. Нечто, должно быть, случилось без моего ведома. Самолет только что вернулся из мастерских после капитального ремонта, но, конечно, мой механик успел провести около него лишь четверть часа до того, как пришел приказ на взлет. Через десять минут я был в воздухе. Какая взаимосвязь между вспышкой, взрывом и мастерскими? Пламя внезапно ударило из-под капота двигателя. Поток огня бежал из-под носовой части самолета, как будто это было попадание зенитного снаряда. Это странно.

Я прекратил думать об этом. Это было слишком тяжело. Я не мог объяснить свое присутствие здесь на госпитальной койке с повязкой вокруг головы. Я был измотан.

Моя румынская медсестра никогда не покидала места около моей кровати и исполняла мои самые незначительные пожелания. Ей было двадцать один год, и она была дочерью венгра и румынки, родом из приграничного района около Тимишоары. Немного говорить по-немецки она научилась в школе. Она изучала в Бухаресте медицину и после занятий некоторое время проводила в госпитале в Балше. Она была великолепной медсестрой и, казалось, знала все мои потребности, и не было необходимости говорить о них. Сначала я часто смущался, но она никогда не переставала улыбаться, и постепенно я позволил обращаться с собой как с ребенком.