Последнее сражение. Немецкая авиация в последние месяцы войны, 1944–1945

Оберст, выйдя из своего кабинета, присел на край стола. Он слушал радио вместе с секретаршей и своим адъютантом, желая узнать подробности. После паузы диктор произнес: «С 14 до 15 часов мы будем передавать танцевальную музыку».

Девушка выключила приемник, и оберст обратился ко мне:

– Вы хотели меня видеть?

– Да, герр оберст.

– Тогда входите.

«Теперь ты услышишь кое-что получше танцевальной музыки», – подумал я.

Я встал по стойке «смирно» и отчеканил обычную формулу:

– Герр оберст, лейтенант Хенн готов продолжить службу.

– Хм-м, – пробормотал оберст. – Вы получили свои бумаги?

Я вручил ему конверт. Шли минуты, а я с безразличием ждал фатальное слово: «Пехота… танки… штурмовые подразделения».

Оберсту потребовалось долгое время, чтобы принять решение.

– Командир группы пишет о вас как о парне, который слишком много думает. Прекрасно. Я как раз искал кого-нибудь, кто способен размышлять в течение очень долгого времени. У меня есть работа для вас, работа в штабе. Отправляйтесь в штаб авиадивизии, передайте им привет от меня и сообщите, что я посылаю им того, кто умеет думать. Сегодня это большая редкость. Вы будете помощником офицера разведки, но лишь временно. Никакого официального перевода. Мы посмотрим, из какого теста вы сделаны. Ну, берите свои бумаги. Позже вы сможете продолжить боевую службу.

– Но я непригоден к полетам, герр оберст.

– Почему?

Я рассказал ему о своей аварии в Балше и положил перед ним медицинское свидетельство.

– Это не имеет значения. Я принял решение. Вы должны меньше интересоваться тем, что думают другие. Поверьте мне, никто не заметит этого. Если бы я только знал, о чем они там в Генеральном штабе думают. Обратитесь к медикам через несколько месяцев. Война ведется не только в «Мессершмиттах», мой мальчик. Вы также должны вести бюрократическую войну. Точно. Вы можете идти.

Проходя мимо секретарши, я шепнул ей:

– Я люблю вашего оберста.

Слегка польщенная, она ответила:

– О, шеф – славный малый.

Она выписала мне дорожные документы.

Когда я добрался до метро, я сказал сам себе: «Хорошо, я все еще в люфтваффе, даже если я и стал курьером Генерального штаба».

В штабе авиадивизии я обнаружил лихорадочную деятельность, там было множество женщин-военнослужащих, и время от времени мне казалось, что в нем одни офицеры, майоры, оберсты и горстка гауптманов. Я был одним из немногих лейтенантов и понял, что должен исполнять работу обычного солдата, регистрируя рапорты, отправлять циркуляры. Это была моя работа, а в остальное время я должен был держать рот на замке. Силы небесные! Какое море бумаг, какой океан бюрократизма. Стопки бумаг, тонны бумаг, неограниченный поток.

Так что это было то, с чем мы воевали. У меня было множество возможностей видеть и слышать и времени для размышлений.

Сердце этой безупречной машины было известно как штаб-квартира люфтваффе.[161] Три этажа наверху и столько же под землей, бункер из стали и бетона, абсолютно непробиваемый бомбами. Даже когда я был в боевом подразделении, меня охватывали сомнения. Теперь же, когда меня перевели в штаб, я стал отъявленным циником.

Внутри здания была огромная люминесцентная карта, похожая на киноэкран. Каждый самолет, который появлялся на территорией рейха, показывался на карте миниатюрным значком и держался под постоянным наблюдением. Это был бесспорный успех науки. Радары на границах страны засекали его, и очень замысловатая аппаратура проецировала его отметку на экран в этом нервном центре противовоздушной обороны. Здесь сходились все линии – от станций радиоперехвата, радиостанций, радарных центров и т. д. Все донесения с бортов самолетов, переговоры пилотов по двухсторонней связи, малейшее слово, представлявшее интерес, прослушивались. Это был мир кабелей, телевизионных экранов, люминесцентных лучей и катодных трубок.

Можно было почти увидеть каждый пропеллер, принадлежавший «Мессершмитту», «Крепости» или «Либерейтору».

Лицом к экрану, за пультом на помосте, сидел офицер управления. Ему было достаточно нажать на кнопку, чтобы направить в любой конкретный сектор эскадрильи истребителей. После щелчка переключателя и поднятия телефонной трубки с окружающих аэродромов взлетали Ме-109, батареи зенитной артиллерии около Галле, вокруг Берлина или Магдебурга открывали или прекращали огонь. Оберст-лейтенант лишь поднимал мизинец, и приказы немедленно передавались во всех направлениях, а противовоздушная оборона вступала в действие.

Сектор наблюдения был огромен. От Ганновера до Катовице, от Восточной Пруссии до Альп.