Последнее странствие Сутина

Пациент: Сутин Шарль, 50 лет, профессия: художник, artiste-peintre, сильные боли во всей подложечной области, иррадиирующие за грудину и в спину, лихорадка. Срочно! Urgence! Торопитесь!

С собой у них фальшивые документы, которые им выправил Фернан Мулен, ветеринар и мэр городка Ришелье, в Турской префектуре. У него там был знакомый чиновник, который ему задолжал. Он ненавидел оккупантов и всякий раз радовался, если мог вырвать кого-то из их лап при помощи поддельных бумажек. И вот теперь на желтой бумаге, удостоверяющей личность, непреложно значится: Сутин Шарль.

Когда он так лежит со сжатыми веками, с напряженным лицом, его можно принять за египетскую мумию.

Состояние критическое. Врач не хочет терять ни минуты, операцию нужно провести немедленно. Прямо сейчас, не откладывая до завтра. Или, может быть, они уже опоздали? Не исключено прободение желудочной стенки. Внутреннее кровотечение – это одно. Наибольшую опасность представляет то, что при перфорации в брюшную полость изливаются кислые желудочные соки. Это вызывает воспаление брюшины – перитонит, вы понимаете, мадам? – и, как следствие, смерть, если вовремя не провести лечение. Внутреннее кровотечение – не главная проблема. Но нужно принимать меры. Резекция желудка по Бильроту. Удаление двух третей с последующей ваготомией. При этом часть блуждающего нерва, ответственная за иннервацию желудка, рассекается.

При слове «рассекается» она вскрикивает. Черный крикливый ангел Сутина принимает решение, его не будут оперировать в этой провинциальной больнице. Только в Париже. В городе, где есть настоящие врачи, не чета этим шарлатанам в их крохотных больничных королевствах, которым оккупанты не оставили даже бинтов. Она ругается, она угрожает, она топает ногами.

Врач вежливо пытается ее переубедить. Стараясь быть любезным, уважительно осведомляется:

Мари-Берта Оранш? Кажется, так звали жену немецкого художника Макса Эрнста? Я, знаете ли, учился в Париже и очень увлекался сюрреалистами. Да что там – с ума сходил. Восхищался Надей, носился по улицам с книгой Бретона, бредил о седовласом револьвере… Медицина – это одно, это был долг перед отцом, а по ночам я шлялся по кафе на Монпарнасе, мечтая увидеть этих безумных зверей. У Эрнста мне нравились «Приближение половой зрелости», «Шатающаяся женщина»…

Это он сказал напрасно. Шатающуюся женщину она тут же отнесла на свой счет. По крайней мере, ему хватило такта не сказать «бывшая жена». Все ее знакомые знали, что имя Макс Эрнст при ней произносить нельзя, иначе она превращалась в фурию.

Безумие неправильного слова, неправильного имени, шатающаяся… женщина… жена… Макс Эрнст. Слово может отозваться неожиданным образом, если затронет чью-то судьбу. Или две судьбы.

Да, Ма-Бе была недалеко, повсюду слышался ее голос, который внезапно мог становиться резким и бранчливым, как ему слишком хорошо было знакомо. Голос, то отдающий приказы, то сыплющий упреками, то настаивающий на чем-то, что он не мог разобрать за стеной боли. И этот удар по столу, с усталой, но неумолимой твердостью. Ее нервы были на пределе. Постоянные переезды, необходимость прятаться, торговаться с крестьянами за полдюжины яиц, биться за хлеб. Шесть раз им пришлось менять жилье в Шампиньи. Заблокированный счет в Париже, запрет посещать столицу, изнуренный болями художник под боком. Ей хотелось поскорее разделаться со всем или уж окончательно разрушить то, что не потеряно давным-давно. Через дверь до него доносятся только ее крики и угрозы, пока он лежит в коридоре и видит бесшумно снующих туда-сюда белых призраков. Вдруг шорох, потом какой-то шепот, которого он не понимает. Какая-та фигура подходит к нему, берет за руку. Краткая вспышка.

В коридоре, где он лежит на больничной койке с колесиками, по плечи накрытый простынею, никого больше не видно. Но в его ушах звучит единственный голос.

Вот, белая простыня. Укройся. Изобрази труп. Это нужно уметь рисовать.

Где же он впервые услышал эти фразы? В Минске? В Вильне? Точно не в Париже. Кто их произнес? Кико или Крем? Воспоминание старее этого провинциального городишки на Луаре. Где он теперь? Точно не в Шиноне.

Притворись мертвым. Тогда будет легче. Так все становится легче. Ты уже мертвый, ты уже не сможешь потерять жизнь. Все растеряв, мы наполовину свободны. Ты вообще уже ничего не сможешь потерять. Так что уходишь налегке. Это нужно уметь нарисовать.

Потом вдруг тишина. Он распахивает глаза, но тут же снова зажмуривается. Открывает еще раз, словно хочет удостовериться, что не спит. В конце коридора стоит большой белый козел. Никаких сомнений. Определенно – козел, с большими, загнутыми назад крутыми рогами, удивительно длинной, почти до пола, белой бородой и пышными белыми космами, свисающими с шеи. Но как животное сюда проникло?