Последнее время

Кошше кивнула, что при желании можно было принять за знак понимания или даже сочувствия, и вдруг задумалась и уточнила:

– А хозяин тебе на каком сказал, что ты понял?

– Языки-то я разбираю, – так же задумчиво отметил Хейдар.

– И по-нашему можешь, – то ли спросила, то ли подтвердила Кошше, припоминая.

Что-то вертелось в голове и не давалось. Шепот какой-то. Странный. Недавний. А затем – вспышка.

– Так и ты по-разному можешь, – вроде не выходя из задумчивости, но малость иначе сказал Хейдар. – Нам каждый язык – еще один способ выжить, как без них-то. Мары ты ни слова не знаешь, так? Научить самым нужным фразам?

– Обойдусь, – отрезала Кошше. – С таким командиром мне чего еще нужно-то?

И послала рыжую из рыси в галоп.

Она и впрямь не собиралась учить язык, бесполезный за пределами земель, в которых невозможно жить. Лучше разглядывать земли, на которых жить можно и нужно: неровно засеянные поля, переходящие сквозь редкий перелесок в луга вдоль холмов, местами показывающих скалистую суть там, где овраги содрали слой земли. Между холмами, подальше от тракта, медленно бродили коровы под непременным надзором людей и собак. Рассмотреть их мешали расстояние и скорость, но Кошше знала, что пастухи не отрывали от тракта взглядов, пока всадники не исчезали из виду, топот не затихал, а темная пыль не укладывалась обратно в дорожную насыпь.

Рыжая чуть замедлила ход и чихнула, то ли поймав пыльцу дурнишника, то ли просто от сорного ветерка. Кошше чихнула следом, самозабвенно, так, что зубы брякнули и сопли наружу. Пыли и запахов было многовато, но они лучше, чем малоподвижная взвесь городских ароматов и зловоний. И гораздо лучше запаха, почти незаметно, но томительно текущего от Хейдара – неприятного, как от гнилых зубов или растущих на смертной топи лилий, но пострашнее и потоньше, втискивающегося сквозь поры и напоминающего о чем-то из детства, забытом Кошше лучше и старательнее, чем собственное имя. Чем степь. Чем мальчик.

Не думать, напомнила она себе, но все равно вспомнила.

Мальчик вскрикнул и выпятил губы, собираясь заплакать, но Фредгарт тут же ловко сунул ему в рот леденец, а стоявшая рядом нестарая нянька накрыла ручку мальчика смазанной повязкой, перебинтовала и подняла к огромной груди, шепча и подсовывая мальчику сложную механическую игрушку, которая сверкала сталью и алыми деталями, и мальчик заулыбался сквозь слёзы от упавшего со всех сторон счастья, а Фредгарт убрал в ножны клинок, так и не замеченный мальчиком. В голове Кошше шумела кровь, и в глазах стояла кровь, и весь мир заливала капля крови, не сразу, а после короткой заминки надувшаяся на ладошке мальчика, в которую ткнул острием Фредгарт, и Кошше рвалась убить тварь, едва заметив клинок, а металлические стяжки, кляп и державший под подбородком страж не позволяли ни убить, ни шевельнуться, ни закричать. А Фредгарт сказал: «Мальчик ничего не понял и не запомнил. А ты пойми и запомни. В следующий раз отрежу руку. Далее отрежу руку тебе. Мальчик – в приют калечных, ты – как суд скажет. Всё поняла?»

Она всё поняла и поклялась слушаться – и им поклялась, и, что важнее, себе, и приняла необходимость ехать в паре со здоровенным приморцем, выполнять его приказы и всяко повиноваться, мирясь с тем, что именно он определяет, что, когда и каким образом делать, и именно он решает, выполнено ли задание и можно ли уже возвращаться. Это было почти невыносимо – клясться, принимать, мириться – но почти невыносимое лучше неисправимого хотя бы тем, что его можно попробовать вынести, чтобы исправить.

Кошше перевела рыжую в рысь, зажмурилась, тронула запястьем веки, убедившись, что ничего не течет, дождалась, пока Хейдар ее нагонит, и спокойно спросила:

– А что делать, если колдун встретится? Есть способ?

Хейдар, как обычно, не удивился:

– Готовься умереть.

– К этому нас рождение приготовило. А еще?

– Не дай ему шептать. Если успеешь.

– Язык отрезать годится?

Хейдар посмотрел на Кошше с задумчивым уважением и поинтересовался:

– А ты умеешь? Тут навык нужен.

– Языки-то я разбираю, – задумчиво сказала Кошше по-русьски.

6

– А почему не на повозках? – спросила Кошше и спокойно выдержала не то чтобы презрительный, но слегка снисходительный взгляд Хейдара, снизу доверху, с задержкой на спине и коленях. Их она держала правильно и смертельной усталости не испытывала, благодарность происхождению и детству, ох какая благодарность-то, но за последние полдюжины лет в седло она садилась раза три, из них два – на этой неделе, и предпоследний раз обошлась без седла. Так себе обошлась, но что поделаешь.

В любом случае, повозкой было бы и удобнее, и проще – особенно если в пункте назначения они нужны свежими, а не убито задеревеневшими. А Вендов тракт, которым, насколько понимала Кошше, им предстояло рысить еще полтора дня, вполне подходил для колесного транспорта. Самокат утомляет не меньше лошади, силового запаса безлошадного кара на такой конец не хватило бы, а вот современная, да хотя бы и старомодная повозка была бы вполне уместна.