Последняя акция

Он не стал стучать ни в окно, ни в дверь. Открыть замок без ключа не составило труда. Он вошел в дом на цыпочках. Хотя пол и скрипел, он знал, что Юру этим не разбудишь. Правда, за те пять лет, что они не виделись, сон у Соболева мог ухудшиться. «Да нет, какое там! Пали из пушек — не проснется! Ни черта не изменился Юрка! — воскликнул про себя рыжий, задвигая свой чемодан в стенной шкаф. — Все еще как Печорин — темные усы, светлые волосы; раскрытая книга на столе, носки сушатся на дверке тумбочки!»

— Ду-ду-ду! — Рыжий имитировал пионерский горн. — Товарищ Соболев, вставай на комсомольскую перекличку!

Юра открыл глаза:

— Не мешай спать, товарищ Блюм, — и отвернулся к стене.

— Вот ведь поросенок! — всплеснул руками рыжий. — Придется воспользоваться давно испытанным средством. — Он забрался на стул, прихватив чайник, и полил тонкой струйкой из носика могучий печоринский лоб.

— А-ай! — заверещал Соболев. — Что это вы себе позволяете, в конце-то концов! — Он спрыгнул с кровати, крепко сжав кулаки, и увидел высоко над собой невинную, страдальческую физиономию с верблюжьей, выпяченной вперед нижней губой. — Мишка! — Юра залился веселым детским смехом. — Мишка! Как ты меня напугал! У тебя такая потешная рожа!

— Не ждал? — Мишка уселся на соседнюю кровать, попрыгал на ней, проверяя на прочность, и решил, что сойдет.

— Ты останешься ночевать? — обрадовался Юра.

— Эх, Соболев, Соболев… — вздохнул Блюм. — Я останусь тут жить!

— А как же Лика?

— Тебе Галка ничего не сказала? Стареет Буслаева — даже на сплетни сил не хватает!

— Неужели опять развод? — Юра схватился за голову. — В третий раз? Мишка, ты неисправим!

— Еще, правда, не официально, но к этому все идет… Я-то ладно. Скажи лучше, как тебя угораздило после двенадцати лет совместной…

— …тюрьмы, — перебил его Юра. — Чай будешь или кофе?

— Обижаешь, старик, разумеется, кофе. — Миша понял, что не стоит развивать тему.

Юра поставил чайник и начал одеваться.

— Значит, как у Дюма — «десять лет спустя», но теперь уже холостяки. А знаешь, Мишка, мне тут часто снится лагерь тех лет — наши ребята, Тонька Валерич на трибуне с поднятым вверх кулачком: «Будем борцами!» Умора! Как это все сейчас нелепо и стыдно!

— Так ведь нам и тогда было смешно. Не помнишь? У костра ночью мы не поднимали кулачки, а травили анекдоты и посылали на хрен ту же Валерич и весь этот коммунистический цирк! Да, беззаботные были времена! — Миша мечтательно уставился в окно.

— Веселые, — подтвердил Соболев. — Не то что теперь.

— Но почему так грустно, старик? Что-то случилось? — Миша насторожился.

— Да, небольшое ЧП. — Юра не хотел думать о Ксюше, особенно сейчас, вспоминая события десятилетней давности. — Кстати, по твоей части, Блюм. — Соболев хитро улыбнулся. — Ты ведь до комсомола в милиции служил?

— Я и сейчас в охране у одного чувака! Пардон, бизнесмена!

— Я тебе не перестаю удивляться, — восхищался Юра, разливая в стаканы кипяток, — ты с первого дня нашего знакомства перевернул с ног на голову мое представление о древнем народе! Тогда в столовке школы ДОСААФ, когда этот хмырь за соседним столиком сказал своим друзьям: «Опять эта жидовская морда маячит у меня перед глазами!» — ты, не медля ни секунды, вылил ему на голову тарелку борща и двинул в его гнусную рожу ногой! Тебе аплодировала вся столовка! Помнишь?

— Как такое забыть? — Мишка жмурился от удовольствия. — Так что у вас там за ЧП?

Юра рассказал о событиях последних дней. Миша долго молчал, будто вспоминая о чем-то, а потом неожиданно спросил:

— Ты с какого по какой год работал секретарем в ПТУ?

— С восемьдесят второго по восемьдесят седьмой — пять лет. Но какое это имеет отношение к пропавшей девочке?

— А твое училище, — продолжал Блюм, — относилось к Советскому райкому ВЛКСМ?

— Разумеется. И что из этого?

Соболев удивлялся все больше и больше.

Блюм допил кофе, исподлобья изучающим взглядом посмотрел на приятеля и снова задал вопрос:

— Если ты проработал до восемьдесят седьмого года, то должен был знать Ольгу Маликову.

— Оба-на! «Должен был знать», — передразнил он Блюма. — Да я работал под ее началом целых два года. — Юра вдруг увидел, что Миша не на шутку расстроен.

— Допивай свой кофе, — приказал он Соболеву, — и веди меня в актовый зал, ну, короче, туда, где ты видел ее в последний раз… эту девочку…

— Мишка, неужели все так серьезно? — У Юры задрожали руки.

— Более чем.

— А при чем здесь Маликова? — Юра отставил свой недопитый стакан.

— После объясню. Ты — все? Тогда пойдем.

Юра шел к сараю, как на казнь. Миша бежал впереди и поторапливал друга. Они вошли в пустой зал, взобрались на сцену, открыли люк, спустились по лесенке вниз. Юра попросил подержать крышку люка, пока он не нащупает выключатель, и наткнулся на что-то мягкое. «Что-то мягкое» оказалось матрацем — в подвальной комнате раньше был склад. На Юре, как и в пятницу вечером, когда он подумал, что не отпер для Ксюши подвальную дверь, взмокла рубаха. На столе все также лежали усы и борода Карабаса и выпачканный в гриме кусок ваты.