Последняя аристократка

- Кто знает наверняка, что Дюма придумал, а какой подлинный факт просто описал... На чем я остановилась?

- На том, что муж твоей приятельницы сбежал из лагеря.

- Да, ей передали, что побег удался и муж ждет её в условленном месте. Она сказала всем, что уезжает с дочкой к матери в Карелию. Мол, старушка совсем слаба. Тут, кстати, она душой не покривила.

- И это тебя так расстроило?

- Не только это... Скажи, Наташа, ты знала, что в нашей стране есть лагеря для детей?

- Пионерские? Конечно, есть.

- Нет, исправительные. Для детей двенадцати-пятнадцати лет.

- Что ты, такого не может быть!

Наташа передернулась. Это даже страшно себе представить.

- А моя подруга говорила, что есть. Она это видела своими глазами. И рассказывала, как однажды в один из таких лагерей приезжал Горький.

- И он не поинтересовался, что это за лагеря?

- Думаю, если и поинтересовался, ему популярно объяснили: здесь живут дети врагов народа, у которых нет родственников, или что-то ещё в таком же духе. Например, что эти дети, несмотря на возраст, уже успели показать опасные качества, привитые им родителями-негодяями. К тому же, Алексею Максимовичу показали этакую потемкинскую деревню двадцатого века. Но один храбрый мальчик четырнадцати лет решил рассказать пролетарскому писателю всю правду: и как дети мрут от голода, и как их гоняют на работы, и как издеваются. Горький слушал исповедь ребенка полтора часа. Чтобы потом написать в своих воспоминаниях о посещении этих мест про нелюдей-чекистов, что они "зоркие и неутомимые стражи революции".

- А что стало с мальчиком?

- Вот видишь, тебе, обычной женщине, пришел в голову вопрос, которым великий писатель не озаботился... А мальчика расстреляли.

- Не может быть! Ребенка?!

- Как оказалось, в нашей стране все может быть. Подруга рассказывала мне об этом, и мы обе с ней плакали. Она говорила, что не хочет в такой стране оставаться ни одной лишней минуты, а потом опять плакала: как она сможет жить на чужбине, вдали от родины.

- Катя, ты изводишь себя так, словно в этом есть и твоя вина.

- Наверное, есть. Если бы я не молчала, если бы Горький не молчал...

- Тогда бы нас всех давно не было в живых... Может, Алексей Максимович понял это одним из первых.

- И продолжает жить, как будто ничего не случилось?.. Неужели ты не понимаешь, у меня растут сыновья. Как я им объясню, что происходит в стране? Или они тоже будут делать вид, что все хорошо? Получается, что я воспитывала их неправильно. Хотела, чтобы они выросли хорошими людьми, но, оказывается, хороших уже ждут лагеря...

- Погоди, Катюша, не вали все в одну кучу. Кто тебе сказал, что в лагерях сидят только хорошие люди?

- А ты считаешь, у нас так много плохих, миллионы?

- И сведения о миллионах, я думаю, сильно преувеличены.

Катерина застонала, и Наташа спохватилась: кто её тянет за язык? Нашла предмет и место для спора!

- И ты отравлена, так же, как все мы, как я, как Федор... Кстати, ты считаешь его плохим человеком?

- Что ты, Кать, твоего Федора я люблю и уважаю...

- Вот видишь, а если бы власти знали о его дворянстве и графском титуле, остался бы он на свободе? И вообще в живых... Я рада, что мой ребенок погиб. Ведь его тоже могли бы расстрелять в четырнадцать лет!

Она без сил откинулась на подушку.

- Самое страшное: я не только ничего не рассказала Федору, но и почему-то уверена: он меня не поймет, и мои действия не одобрит. Как-то он повторил фразу отца народов, что лучше осудить десять невиновных, чем выпустить на свободу одного виновного. А если среди этих десяти окажемся мы с тобой или наши дети? Я когда это поняла... словно границу между собой и Федором провела. Как же мне с ним жить дальше?! Два чужих человека в одной семье, в одной постели... Что же это за планида такая, выходить замуж за мужчин, которые не могут быть мне духовно близкими?!

- Успокойся, успокойся, - Наташа гладила подругу по плечу, а мыслями уносилась далеко: Катя своим рассказом разбудила в ней то, от чего последние десять лет она безуспешно пыталась откреститься.

Теперь она брела по улице, еле передвигая ноги, и чувствовала на себе тяжесть, которая обрушилась на плечи Катерины. Неужели её рассуждения имеют под собой почву? "А ты-то сама! - напомнил её внутренний голос. - Живешь по чужим документам и ещё рассуждаешь, верить или не верить. Тогда иди в НКВД и признайся: никакая я не Наташа Соловьева, по мужу Романова, а княжна Ольга Лиговская, буржуйка недобитая. И что с тобой сделают? Правильно, ты боишься даже думать об этом. Надеялась, так и проживешь в чужой личине до глубокой старости? Просто до тебя у нынешней власти руки не дошли. Пока. И до твоей дочери, кстати..."