Последняя битва

— Нас всех наградили таким правом… всех, кто выжил тогда… Кремень замер. Он слышал только об одном случае, когда всех выживших… и мертвых занесли в списки Корпуса «навечно», что автоматически давало право носить знаки различия Корпуса и после увольнения из его рядов. Впрочем, на тех, кто был занесен в списки Корпуса навечно, понятие «увольнение из рядов» не распространялось. Они считались «в бессрочном отпуске», причем все — и живые, и мертвые. Поэтому им продолжали платить денежное содержание (за мертвых его получали вдовы или, если таковых не было в наличии, сиротские приюты), а живых приглашали на присягу и церемонии вручения сержантских шевронов. Кремень окинул взглядом таверну. Да-а, теперь понятно, как этому ветерану удалось прикупить таверну на таком бойком местечке и так прилично ее обустроить. В Корпусе платили не то чтобы очень щедро, но неплохо, так что и он, Кремень, мог при желании купить себе таверну, но где-нибудь подальше, в мелком порту, куда заходят в основном только рыбацкие посудины, или в не слишком крупном селении на каком-нибудь торговом маршруте. Вот только на большинстве торговых маршрутов ему делать нечего. Его там уже успели запомнить. Накрепко. И если для «волкодавов» стратигария он теперь уважаемый ветеран Корпуса, то для большинства тех, с кем он встречался в прежние времена и кто знает его под старым именем, он по-прежнему грязный бандит и убийца…

— Значит, ты один из Сорока бойцов?

Голос Булыжника отвлек Кремня от размышлений. Хозяин таверны опустил на стол три кружки с солодовым хмелем, которые принес, пододвинул две из них гостям, а третью поднес ко рту и сделал звучный глоток.

— Слушай, а мне всегда было интересно, как там у вас было на самом деле? Похоже на то, как рассказывают?

Хозяин шумно вздохнул и сделал еще один глоток.

— И да, и нет. Я, честно говоря, и не помню. Когда нас подняли по тревоге, нам никто ничего не объяснил. Ни сколько там будет этих тварей, ни как далеко нам идти. Впрочем, если честно, никто из нас об этом и не спрашивал. Лейтенант сказал, что вансаны захватили шестерых наших и собираются посадить их на кол. А то, что этих вансанов было больше шести сотен, мы узнали только после боя. А тогда… мы просто торопились. Очень торопились. И все-таки опоздали… Так что когда мы вышибли ворота и увидели наших ребят, корчащихся на кольях, и измазанные их кровью рожи тех тварей… мне уже было некогда считать, сколько их там. — Он хмыкнул. — Когда мы наконец добрались до ворот, я думал, что сейчас упаду и больше не смогу пошевелить даже пальцем…

Булыжник понимающе кивнул:

— Ну еще бы, вы прошли за сутки почти пять десятков миль…

— Так вот, когда я увидел ребят… откуда только силы взялись. Говорят, лейтенант погиб одним из первых. Поймал арбалетный болт еще в воротах. Может быть. Стреляли они густо. Когда я очухался, во мне самом торчало три штуки, вот здесь, здесь и здесь. — Хозяин задрал рукав, оттянул ворот и задрал полу туники, показывая шрамы. — Но там уже не надо было никем командовать. Да и невозможно. Мы просто взбесились…

И он поднял кружку. Оба гостя стукнули о нее своими, и все трое молча выпили. Этот молчаливый тост имел свое название: «За тех, кого с нами больше нет». По традиции он был третьим по счету. А четвертый звучал так: «За то, чтобы за нас не пили третий». Хозяин крякнул и, чуть повернув голову, крикнул:

— Лаиса! Неси еще солодового… и свинину с овощами тоже.

Когда на столе перед ними появилось большое блюдо с кусками тушеной свинины и овощами, а их кружки вновь наполнились хмельным напитком, старый сержант повернулся к Булыжнику:

— Так ты, сынок, с Багровой эскадры?

Тот кивнул:

— Да.

— Меня зовут Пагрим. Я когда-то ходил на самой «Росомахе».

— Меня зовут… Булыжник, а это Кремень. Мы с ним вместе проходили «давильный чан» в Западном бастионе.

Хозяин таверны понимающе кивнул и, прищурившись, заметил:

— Судя по именам, вы в свое время изрядно погуляли на караванных путях. Ну да ладно. Не мне вас судить. Я и сам когда-то… — Он хмыкнул и, подняв кружку, провозгласил: — За Корпус, ребята! За то, что он дает шанс любому. И да будут прокляты те, кто не сумеет им воспользоваться.