Последняя битва

Они не стали подниматься в каморки, даже обходить гостевой дом не стали, Иван просто-напросто дождался, когда Отто Жестянщик скрылся в сгустившейся тьме. Ухмыльнулся, сложил на груди руки. В лунном свете таинственно блеснули перстни. Все три. Глаза пленника удивленно округлились… Раничев не стал наслаждаться произведенным впечатлением – некогда было.

– Ва мелиск…

– …ха ти джихари… – эхом откликнулся Герхард.

Яркими искрами вспыхнули в ночи изумруды! Грянул гром, сверкнула зеленая молния…

Они оказались в небольшом садике у чистенького ухоженного особнячка. У ворот невысокой ограды, на улице. Стоял черный приземистый автомобиль, почему-то оч-чень не понравившийся Ивану. Впрочем, он не собирался здесь долго задерживаться. Даже не представлял – где это. Ну правильно, сам ведь ни о чем конкретно не думал. Думал вот этот вот мелкий гад – фашистенок. А о чем думал? Уж, наверное, о доме.

– Боярин-батюшка!

Господи! Это еще что?!

Раничев обернулся…

Савва!!!

Дрожащий, словно осиновый лист. Ну еще бы – это тебе не подметные письма писать! Раничев тотчас же догадался, с чего бы это приказчик оказался здесь. Так вот, значит, кто… Но не стал пока ничего говорить, просто требовательно вытянул руку:

– Перстень!

Савва не стал запираться, вытащил из-за пазухи кольцо, протянул.

– Ну вот, – удовлетворенно кивнул Иван. – Теперь можно и домой. Хотя тебя, наверное, стоит оставить здесь…

Савва бросился на колени.

А Герхард в это время бежал к дому со всех ног. Вот на крыльце запнулся, упал, но быстро поднялся, дернул за ручку дверь…

– Даже спасибо не сказал… И черт с ним. Ну? – Раничев сурово взглянул на приказчика. – Говори, бродяга смертный прыщ, почто боярыню… тьфу, меня почто предал?! И кто велел? Тиун Феоктист? Феофан-игумен?

– Игумен… – одними губами прошептал отрок. – Он давно… давно еще меня отправил в рядок, в служки к Захару… Я-то в послушники хотел, так Феофан велел сперва по-другому послужити…

– Со мной отправился зачем? Игумен приказал?

– Он… Да ведь ты сам, батюшка, меня позвал… На то Феофан и рассчитывал. А ежели б не позвал, я б и не пошел, остался бы… Ой, как хорошо бы было, господи!

– Не зуди! Письма ты писал?

– Я… Феофан велел тебя опорочить и… – Савва замолк и глотал слезы.

– И – убить. Так?

– Так… Но я бы не стал убивать, Господом-Богом клянуся… Потом игумену соврал бы что-нибудь…

– «Соврал»… Предать тебя лютой казни, что ли?

– Предай, батюшка. – Савва свесил голову. – Все одно теперь не жить – хоть так, хоть этак…

Тонкая шея подростка белела в свете луны. Иван вытащил из-за спины меч…

– Подними голову!

Савва посмотрел на сверкающее лезвие и, зажмурившись, попросил чуть подождать – дать время прочесть молитву.

– После молиться будешь! – жестко отозвался Иван. – Пока же – клянись. Вот на этом мече клянись, самой страшной клятвой… Что будешь отныне служить мне, не Феофану!

– Батюшка! Да я… Да я…

Савва уткнулся лицом в траву и разрыдался.

– Ну вот. – Раничев сплюнул. – Если мне еще чего-то не хватало для полного счастья, так это тебя успокаивать. Кончай реветь, обратно пора!

Над самой головой послышался тяжелый самолетный гул.

– Наверное, наши. На Берлин полетели, – ухмыльнулся Иван. – Эй, вставай, чудо! Надевай кольцо… Хотя нет, лучше давай руку… Ва мелиск…

Пронзительный женский крик вдруг прорезал тишину ночи. Крик ужаса, боли и безысходности!

– Постой-ка! – насторожился Иван. Кричали явно в доме, на втором этаже. Вон и форточка распахнута… – Похоже, нам рано пока уходить. А ну-ка…

Взбежав по крыльцу, Раничев, стараясь не шуметь, отворил дверь и вошел, оказавшись в небольшом холле с камином и уютными креслами. На второй этаж вела узкая дубовая лестница с резными перилами.

Обернувшись к Савве – тот уже перестал рыдать, собрался, – Иван приложил палец к губам: тсс.

Осторожно поднявшись по лестнице, Раничев сразу же услышал новый женский крик и грубые голоса мужчин. Опираясь на меч, заглянул в приоткрытую дверь, едва не споткнувшись о валявшееся у лестницы тело подростка. Судя по шортам и коричневой, заляпанной кровью рубашке, это был второй близнец.

В комнате, привязанная к креслу веревкой, сидела очень красивая молодая женщина – темноволосая, с голубыми глазами. Белая блузка ее была разорвана почти до пояса, лифчик разрезан, так что полностью обнажилась грудь. Какой-то гнусномордый гад в рубашке с закатанными рукавами, что-то сказав, ткнул горящей сигаретой прямо в сосок женщине. И снова крик!

Ах, вон у вас тут что происходит?!

Раничев поудобнее перехватил меч…

И вбежал, ворвался в комнату неудержимым вихрем…

Раз! – с противным хлюпаньем острие меча впилось гнусномордому в грудь. Тот, охнув, осел, обливаясь кровью.

Два! – второй – да-да, был и второй, в черной эсэсовской форме, его Иван краем глаза углядел в зеркало… второй проворно выхватил из кобуры пистолет. Но Раничев оказался проворней… Всего лишь один взмах… И отделенная от тела голова эсэсовца, смешно подпрыгивая, покатилась под кровать.

– Мадам! – Отбросив меч, Иван галантно поцеловал женщине руку. – Наверное, вам лучше поскорей отсюда смотаться.

С коротким стоном несчастная потеряла сознание.