Последняя бригада

Они снова двинулись в путь, и мотоцикл начал подниматься на пригорок. Склон сразу обстреляли. Это не был шквальный огонь: их хотели скорее напугать, чем уничтожить. Серию снарядов выпустили наудачу, как в лотерее. Неприятель стрелял сразу из нескольких точек. Справа от друзей в линию, как зубья расчески, легли шесть снарядов. На ежике скошенной травы виднелись темные воронки. Опасная зона, которую надо было проскочить, составляла метров триста. Мотоцикл вырулил на равнину. Сирил нажал на акселератор.

Рев мотора заглушил невыносимый свист, и вслед мотоциклу понеслись зубья еще одной расчески.

— Пригнись! — крикнул Сирил.

Повиснув в люльке на локтях, Лервье-Марэ нырнул внутрь, и голова его оказалась на уровне бортика. Воздух, где-то совсем рядом, раскололся от оглушительного взрыва. По жести коляски застрекотали мелкие удары, как будто ее дырявили карандашом. Потом вспышка — и полная глухота. Мотоцикл, не останавливаясь, ехал вперед. Опасная зона была позади. Сирил выпрямился, уши постепенно отходили от взрывной волны.

— Моя рука! — яростно и потерянно закричал Лервье-Марэ, и лицо его покрылось смертельной бледностью.

Вдоль бортика болталось нечто бесформенное, какое-то месиво из ткани и мяса, которое заканчивалось окровавленной кистью. Рука была изрешечена осколками, кости переломаны. Лервье пытался хоть чуть-чуть приподнять этот бессильно висящий кусок плоти, но ниже плеча рука его не слушалась.

Сирил сразу подумал, что надо срочно наложить жгут, но рана начиналась слишком высоко, и для жгута не было места. К тому же по затылку Лервье стекала подозрительная струйка крови.

— Я отвезу тебя в пункт первой помощи, — быстро сказал Сирил. — Мы уже рядом. Не шевелись, старина, не шевелись.

Лервье покачал головой.

— Бригада… — пробормотал он. — В свою бригаду… — сказал он громче. — Приказ… У меня нет теперь документа… Его выбило из руки… Ты же знаешь, что немцы уже совсем рядом.

Сирил склонился над другом. Они пристально посмотрели друг другу в глаза сквозь двойную слюду очков, и то, что по глазам друга понял Сирил, было важнее любой военной тайны.

— Скорее, в бригаду, — еще раз умоляюще прошептал Лервье.

Как истекающий кровью зверь, мотоцикл рванулся в лес Бас-Бреш.

«Я давеча говорил какие-то гадости об убитых, о мертвых, — думал Сирил, — а не знал, что смерть подстерегает везде… Может, если бы я тогда взял левее, то ничего бы не случилось…»

— Перестань! — сказал он вслух.

Жак приподнялся и пытался второй, простреленной накануне, опухшей рукой, с которой сползла повязка, захватить и притянуть к себе раздробленную. Кровь хлынула на кожух люльки.

— Перестань, Лервье! Не трогай, — повторил Сирил.

Алюминиевый бортик, прижимая подмышку, приостанавливал кровотечение.

Жак выпустил болтающуюся руку и съежился. Перед ним все было как в тумане. Дорога и деревья были словно окутаны тонкой пеленой, а звуки долетали как через вату. А еще было трудно дышать. Легкие заполнила какая-то густая, холодная мгла.

— Сирил! — крикнул он.

— Да, старина, я здесь… я здесь… — отозвался Сирил.

Он знал, что после взгляда, которым они успели обменяться, Лервье уже не понимает, кто где.

Стрелка спидометра дергалась как сумасшедшая, но Лервье казалось, что они стоят на месте.

«Мне не продержаться… Не продержаться…» Он чувствовал, как слабеет сердце. На миг ему привиделось, будто над ним склонился Сен-Тьерри и внимательно слушает. Надо вспомнить все слова приказа! Лервье-Марэ даже не пытался включить абстрактную память. Он просто постарался увидеть перед собой бумагу, на которой был написан приказ, и точно воспроизвести все линии, буквы, знаки препинания и подчеркнутые слова. Жак вдруг почувствовал, что может «заново прочесть» приказ, словно только что его написал. «Эскадрон занимает позицию на линии от…» Дальше шли названия населенных пунктов, которые смешались в памяти: Бодри, Мулен-Фандю, высота восемьдесят четыре… Какие же из этих пунктов располагались справа? Лервье хорошо знал местность, но еще лучше — карту. Закрыв глаза, он увидел серую штриховку, разбивку на квадраты в Ламбере, черный прямоугольник Шеневе, и на все это ему удалось по памяти нанести линию фронта.

Но плотная холодная мгла все больше и больше затягивала его. Он вдруг понял, какую роль играл бортик коляски, и налег на него всем весом. Пульс совсем ослаб. Из-под опущенных век покатились слезы, очки сразу потемнели, и пелена тумана подступила к самым глазам.

«И чего это я плачу?» — подумал Жак. Он плакал не от боли, а от бездонного чувства любви ко всему на свете. В детстве он тоже нередко плакал по ночам от смутной тоски, когда силы любви робко пробивали себе дорогу. Как недалеко ушел он от детства…

Когда мотоцикл въехал на большую аллею в Шеневе, Лервье-Марэ уже не сознавал, что они миновали лес, поля и виноградники. Туман смешался с сажей, которая падала, не переставая. Повсюду был запах сажи, вкус сажи, он давился этой сажей, которая комком стояла в горле и маленькими частичками въедалась в тело до самых ног.