Последняя черта

Меланхолия тут же сорвалась к Марц, села рядом на больное колено, обхватила раскрашенное синяками тело. Марципан почти не реагировала. Только сжала пальцами со сбитыми костяшками пальцы её и выдавила из себя ухмылку. Пусть Мел не увидит, пусть даже сама девушка крайне плохо её осознавала, главное — она была.

— Э, куда, бля?

На спину Мел тоже опустились дубинки, но она не ощущала этой боли, жмурилась только, вздрагивала, не хотела выпускать. Потянули за волосы, оттащили, она упиралась, почти рычала.

— Руки от неё свои убери, — беспомощно, яростно прошипела Марц в первых сумерках вечера. Хотела постараться встать, забить на настойчивую боль в грудной клетке, на холод, но тело подчиняться отказывалось. Дёргалось болезненными, редкими судорогами, жило само по себе и плевать ему было на чувства хозяйки, что драли душу.

— Мрази, — тихо звенящей в голосе сталью ругалась Меланхолия. Кидало то в жар, то в холод, дрожало что-то в груди. — Что вы, сука, творите. С такими же людьми...

Мрази на такое обижались. Вывернули руку, врезали по колену, выбивая, наконец, первый глухой стон.

— Рот закрой, а! Мы могли бы сидеть дома, если бы не ваш ебаный митинг! Кому в голову взбрело сука, а? Может быть, тебе?

Её откинули к стенке, прибавили ботинком.

— Не рыпайся, поняла? Не то на тебя повесим. Хочешь, сука?

— Хочу, — едва слышно.

Мел вдохнула два раза глубоко, до боли в лёгких, упрямо подняла голову и смотрела на Марц пристально, не отрываясь. Никакого унижения не видела в упор. Её обычная, наглая, смелая Марц; и куча придурков вокруг — Меланхолия понимала, готова была сорваться снова в любую секунду, ещё хоть раз тронут её девушку.

Правда хотела за ней. Пусть посадят тоже, пусть заберут в пустоту, лишь бы не оставаться снова в одиночестве, лишь бы не потерять опять самого близкого, самого тёплого, любимого человека.

— Лежи. — Чей-то тихий, дрожащий от испуга голос совсем близко. — Сильно они тебя.

На грани с шёпотом. Или Марц вовсе всё это чудилось? Зубы продолжали стучать, а слёзы — проситься наружу. Но Марципан себе не простит, если сейчас заплачет. Хватит с этих уродов и её криков. Много чести.

— Хочешь — куртку дам?

— Не лезь, — буркнула Марципан, поворачивая голову на звук. На неё смотрела девушка, запахнутая в парку, с отодранным в мясо капюшоном. Длинные волосы всклочены, макияж размазан, глаза — перепуганные, тёмные. Кажется, её Марц тоже отбивала. Видимо, потом всё-таки попалась.

Посмотрела опять на Мел, пересеклась, высекая искру — прости.

Потом особо страждущие всё-таки вступились. Пара девушек отхватила лещей за возгласы, саму Марц тоже ещё пнули для профилактики, но в итоге бросили в неё джинсами и потрёпанной курткой из общей кучи вещей. Как выразились не-люди — лишь бы бабы заткнулись, потому что никто не отвечал на вопросы, гонять полуголых парней по кругу явно наскучило. На размера два больше, но ремень спас, да и без разницы было чем защищаться от холода. Дрожащими пальцами Марципан влезла в штаны, накинула на плечи куртку и даже села, бессильно уронив голову. Выхватывала тихие переговоры других задержанных — те обменивались адресами, если вдруг кого выпустят раньше, контактами соц. сетей и родных. Первая паника и страх схлынули. У Марц тоже спросили, но она только усмехнулась, скосив взгляд на Меланхолию и спросившая сама всё поняла. Ни одного имени — пообещала себе Марципан — из её уст тут не прозвучит. Просто на всякий случай.

Так они и переглядывались, бессильно и устало, пока на фоне орали, подгоняли новых людей. Марципан даже один раз ухмыльнулась, дёрнув плечами, задержала оскал на губах и беззвучно, медленно проговорила:

— Я в норме.

Куртка скрыла последствия и можно было представить, что ей даже и не досталось. На лице оставалась только одна ссадина — заработанная ещё на площади. Меланхолия кивнула Марц. Ни на йоту ей не поверила, но ужасно хотела улыбнуться, если бы знала, как это делается. Пустота подползала чёрной неизбежностью, напоминала о боли, о потерянной на асфальте, на полу, на земле крови, звала в свои тёплые объятия. Меланхолия не позволяла себе закрывать глаза, но они закрывались сами, а внутри селилась унизительная ненавистная слабость — если бы, конечно, Меланхолия умела чувствовать себя. На деле умела только бороться; но всё равно пропадала, растворялась, то и дело прислонялась к стене, теряла связь с реальностью.

Через полчаса, когда стопы у Марципан совсем околели, а пальцы на ногах не переставая сводило, их загнали обратно, но уже в камеру побольше. Давка, впрочем, никогда не делась, потому что и людей прибавилось.

Среди не прекратившихся ругательств и издёвок слышались приглушённые всхлипы и рыдания. Кто-то держался стойко, также шипел в лицо омоновцам, получал ответку моментально. Какая-то девушка попросила воды, ей ответили, что она может опуститься на колени и, возможно, получит жидкости. Девушка оказалась поумнее остальных, отвечать не стала, но угрозы в сторону женского пола всё чаще и чаще начали склоняться к изнасилованиям.