Последняя черта

— Я знаю, Лёш, — ласково ответила, прильнула к груди, положила голову ему на плечо. — Я уже всё поняла. Но я не хочу оставлять тебя одного, понимаешь? Я тоже боюсь... с тобой тоже столько всего может случиться... — Катя вздохнула. — Я же просила, не прогоняй. Это у тебя сил и воли хоть отбавляй, а мне тяжело ещё и с тобой ругаться. Давай лучше вместе... и против всех, а?

А то правильно он сказал — пытка. Оставаться мягкой и ласковой, честной и открытой, пока он закрывался, ругался, говорил обидные вещи и прятал свои страхи ради чего-то совершенно не достижимого сейчас. Катя не была дурой, знала, на что подписывается. Понимала, куда всё это её приведёт, но хоть раз в жизни хотела прийти туда с гордо поднятой головой.

Лёху разрывало желание согласился, зарыться ладонью в волосы и пониманием, к чему это ведёт.

"Революция" — дразнилось. Лёха невольно вспоминал, что митинг был на Сенатской площади, а скоро декабрь. Передёргивало.

— Со мной уже случилось, — подметил Лёха, — Если хочешь в одной тарелке — хорошо.

Приподнял её голову за подбородок пальцами, осторожно опять накрыл поцелуем — едва касаясь, ощущая трепетное дыхание.

— Со своей профессией завязываешь. Не обсуждается.

— Думаешь, меня отпустят? — нахмурилась Катя. — Вот так просто?

Она бы и сама была не против. Не раз пыталась, заглядывала к мамочке с бутылкой коньяка, просила вернуть её документы — всего-лишь для поездки в другой город — но та, пьяная, могла только начать приставать, но точно не отпустить. Шлюхи — собственность борделя. Это стоило усвоить каждой. А кто пытался сбежать... о них Катя даже вспоминать боялась. Да, смирилась, нашла плюсы, привыкла, за столько лет-то... а тут Лёша и его требования.

— Я разберусь. — пообещал Алексей. — Подёргаю за некоторые ниточки.

Нахмурился. За всем этим как-то и подзабыл, что Катя не самовольная. Что у него есть? Влияние некоторых заказчиков, которые не откажут в давлении. Бордель от одной девочки не обеднеет, хотел он надеется. В крайнем уж случае постарается договорится бабками. В подобных вопросах они всегда были хорошим аргументом, но это следовало оставить на крайний случай. С деньгами пока что были проблемы, которые нужно было как-то решать, а в условиях сильной засвеченности и раненой руки кидать клич о готовности работать — так себе идея. Чревато. Лёха не слышно скрипнул зубами.

— Рассказывай — где, кто мамка и вообще всё, что может быть нужным.

Катя села обратно, снова глотнула чай. Даже несмотря на то, что он остыл, сейчас уже не казался таким противным. В сравнении с предстоящим разговором уж точно.

— Юридически это благотворительная организация «Цветы жизни», спонсирующая детский дом «Солнышко». Мамочка сидит в директорах и там, и там. По факту — прачечная и сеть борделей. Мы выгодны государственным чиновникам, а чиновники выгодны нам. Все воспитанники детдома становятся работниками сети. Куда они денутся на улице без денег, связей и документов...

Катя поморщилась, вспоминая, как её поставили перед фактом: «Завтра к тебе придёт очень важный дядя. Справишься — мы тебя устроим на работу». Все, кто хотел жить — справлялись. Катя хотела. Остальные замерзали на улицах, попадали в руки продавцов органов или прочно садились на иглу.

Из детдомов никого не забирали. Совсем.

И повезло, по-настоящему повезло, что милая девочка из хорошей семьи смогла пережить смерть матери: мать просто однажды не вернулась с работы — сердечный приступ — а после школы Катю встретили полицейские; смогла остаться собой после трёх лет ада — иначе детский дом назвать было нельзя — и сохранила человеческий облик даже когда первое время стоила копейки, ничего не умела, но очень хотела выжить. Тогда требовали отработать все деньги, потраченные организацией на её содержание в детском доме, и только через два года непрерывной пахоты получилось вздохнуть свободно. Ей даже подарили квартиру, только зарегистрирована она была, конечно, не на Катю. А некоторые знакомые до сих пор возвращали не три года содержания, а каких-нибудь десять...

— Я даже не могу сказать, кто обеспечивает крышу, потому что один раз к нам наведывался сам министр внутренних дел. Может, и просто так, но если мамочка его знает... Лёша, я боюсь, это почти невозможно. Максимум, что я могу — поменять классификацию на администратора, но для этого нужно образование.

— Сука, — сдавленно прошипел Лёха. Если чиновники — это уже как минимум хреново. Дикого опять остро не хватало. Если сам Лёха не справлялся, друг обычно придумывал, как выкручиваться. Впрочем...

— Чиновники, говоришь?

Можно было выкрутить, как раскрытие. Но если такой уровень — компромата на каждого работника наверняка жопой жуй. По крайней мере, сам Алексей, будь на месте сутенёра, им бы плотно озаботился. Значит и на Катю имеется, а проституция — уголовка. Когда-то под неё попадала только организация, а сейчас пихнули и деятельность — "за сохранение института брака". Лёхе захотелось сплюнуть, но жалко было паркет. Никого не волновало, что частенько именно шлюхи его и сохраняли.