Последняя черта

В скором времени все расползлись кто куда. Марципан с Мел устроились в обнимку на разложенном, широком диване, ворчащий про личное пространство Актер уполз в комнату с двумя койками, но и там недобитого театрала в одиночестве не оставили: Герасим забил себе вторую, и Актер уже знал, что выспаться с этим храпящим засранцем ему не удастся. Изабель расположилась с девчонками, Алиса за руку увела Ташку в спальню Дикого, а Доктор ушел на кухню.

Лёха же еще долго, до самого рассвета сидел в кресле, хрустел костяшками и брался за голову. Иногда слышал, как начинают переговариваться лесбиянки, как то ли всхлипывает, то ли просто вздыхает Изабель и понимал — никто не спит. Все опять просто закрылись, сделали вид, что в порядке и посчитали, что так будет лучше для других. Ну и нахрена, спрашивается? Он знал, что Алиса сейчас гладит по растрепанным волосам мелкую, совсем как сам Лёха недавно успокаивал саму Касту. Почти видел тяжелый взгляд Дока, направленный в темноту комнаты — безумный, холодный и жуткий. У Доктора сейчас напряжены скулы, ходят желваки, и он до побелевших костяшек сжимает свою трость. Всерьез всю эту эзотерическую хрень в кампании никогда не воспринимал. Самое мистическое, что компания видела в своей жизни — добрый мент. Только тактично молчали, не желая нарываться на этот самый взгляд.  Вряд ли существовали все эти духи, проклятия, но что верно — Док иногда казался самым жутким человеком на свете.

В рассветных сумерках, что холодом ложились на стены комнаты, Лёха поглядывал на часы, нервничал и курил, пока почти полная пачка не вышла вся. Никакой цели у него не было, кроме одной — дождаться Ворона и выебать нео-нацистов во все щели.

Дополнение. Два инвалида. ч.1

— Грей, к ноге. К ноге, Грей!

Грей упорно не слушался. Бегал, где ему вздумается, упрямый пёс, метил что попало. Большой серый маламут — чего ему и не побегать? Вечером было свежо, прохладно, в имитаторах природного шума звучали листья и сверчки. Сам парк почти вымер, пара-тройка совсем выживших из ума бабок не могли бы его воскресить, даже если бы перекапывали каждые пару часов.

Собак уже давно не заводили — выгуливать негде, да и незачем. Хорошие роботы-аналоги справлялись с этой работой лучше, а заниматься с ними приходилось в разы меньше. Как только американцы научились создавать искусственную шерсть — так про настоящих животных и забыли.

Грей нагадил под куст и вернулся к хозяину с широко раскрытым ртом и высунутым языком.

— Я тебе не срать говорил, а к ноге, — вздохнул Ворон и только потрепал пушистого по холке.

«Эт как — не срать, хозяин?» — склонил голову Грей.

Он смотрел на молодого черноволосого хозяина с преданностью и наивностью ребёнка, и сколько бы парень ни ворчал — эта преданность всегда окупалась.

Ворон потушил окурок о кроваво-красный от ржавчины мусорный бак и выкинул туда же. Дроны-уборщики прилетают, как только на них появляются ресурсы, а пока люди мусорили и прямо на улицах, кому совести хватало.

 —  Ха, вот мы его здорово повязали, пидараса этого! — пьяный говор здорового мужика в форме.

— Люб-бви не важно, к-какого ты пола, — процитировал ещё один, с трудом перетаскивающий ноги — совсем нажрался и висел теперь мешком на плече третьего.

— Вот в тюряге пусть его бутылка и полюбит, ага, сукиного сына.

Их было много — шестеро, и совсем бухим был только один. Ворон напрягся как-то непроизвольно, прищурился — они на работе или уже нет? — но не успел перехватить за ошейник общительного маламута.

— Стой! — выкрикнул он, когда Грей уже сорвался с места и широким галопом подлетел к мусорам.

Решил, видимо, что люди смеются, хотят с ним играть, вилял хвостом и подпрыгивал, норовя вылизать нахмурившиеся тут же лица.

— К ноге, Грей! — побежал за ним Ворон и на секунду даже понадеялся, что обойдётся.

Раздался выстрел и короткий, сдавленный скулёж. Ворон так и замер, словно не бежал, крепко стоя на пронзённых болью от резкой остановки ногах. На одной силе воли. Мгновение превратилось в вечность, и Ворон даже запомнил удары сердца в висках — ровно два — до секунды, когда он кинулся на этих ублюдков с кулаками.

Больно. Это было больно, но не так, как больно потерять Грея — последний, сука, луч в его дремучей пошлой жизни. Он и не думал, что сможет надрать задницу сразу всем, но надеялся, что сможет хоть кому-нибудь, хотя бы одному, до момента, когда окажется носом в растрескавшемся асфальте, а прочими частями тела — на отдельном круге ада. В голове был только беспрерывный мат и собачий преданный взгляд.

— Э! — зычный женский голос продрался будто бы эхом, — Отошли!

Тёмную, наползающую пелену разодрал выстрел. Потом ещё один и ещё. Если бы Ворон был умнее, если бы всегда носил с собой ствол, если бы не думал, что никому нет дела до добродушного пушистого пса...

Слабоумие и слабоумие, хотя и доля отваги в этом поступке имелась. Мимо подобной сцены Алиса пройти не смогла. В основе своей потому, что решила — обычные алкаши. Форму в потёмках не заметила, а потом отступать было поздно.