Последняя электричка

— Как-то не задумывался над этим. Не знаю.

— И часто говорите «не знаю»?

— А я всегда говорю «не знаю», если что-нибудь не знаю. Я думаю, половина всех несчастий на земле происходит оттого, что люди делают вид, будто знают, а на самом деле…

— Не знают, — договорила ты, рассмеялась и протянула руку. — Мне пора…

По правде, мне очень не хотелось расставаться с тобой. Ты видела это и нарочно стремилась поскорее уйти, чтобы еще больше закрепить свою власть надо мной.

Мы условились встретиться утром — договорились вместе ехать в Москву — и расстались.

А утром ты не пришла. Я бегал по платформе взад и вперед, пропустил свою электричку, а тебя не было. Я опоздал на работу, я несколько раз звонил приятелю в ВАТИ, — ты не появлялась и там. Я с трудом дотянул до конца работы, поехал на дачу и увидел тебя стоящей на платформе…

Я сразу догадался, что у тебя беда: это было видно по твоим заплаканным глазам, по твоему старенькому, слишком короткому платью, которого ты стеснялась, по тому, как беспокойно взглядывала ты время от времени на дорогу. Я молча взял тебя за руку, и мы спустились с платформы и пошли в противоположную от твоего дома сторону.

— Отец? — спросил я.

Ты кивнула, и твои глаза наполнились слезами.

— Говорит, пойдешь продавщицей в «Галантерею» и будешь учиться в текстильном техникуме; он уже все за меня решил, все устроил. А я не хочу…

— Не плачьте, — сказал я. — Мы что-нибудь придумаем.

— Говорит, в техническом вузе я не смогу, я бестолковая, у меня всегда была тройка по математике…

Я глядел в твои заплаканные черные глаза и дрожал от желания погладить тебя по голове. И я сгорал от желания отдать тебе все на свете, чтобы ты не страдала. И я уже, кажется, знал, что делать, и ты это тоже знала. Затем ты и пришла тайком от родителей на платформу встречать меня. Ты это еще вчера знала.

— Пойдемте к тем сосенкам, посидим. Хотите, сбегаю за мороженым?

— Да, — сказала ты.

Я положил свою папку на бугорок, усадил тебя на нее и сбегал на станцию за мороженым.

— Я придумал, что делать. Нам не надо расставаться, — сказал я.

Ты быстро и очень серьезно посмотрела на меня.

— Не расставаться совсем? Это — безумие, — сказала ты.

— Я вам буду помогать, вы поступите в хорошую самодеятельность…

— Это несерьезно, мы не знаем друг друга.

— Я вам хоть капельку нравлюсь?

— А вы не такой уж неуверенный в себе, — сказала ты смущенно.

То, что ты смущалась, чрезвычайно ободряло меня. Я начинал подозревать, что предпринимаю гениальный шаг.

— Ну, хоть капельку?.. Только честно…

— А я? Ведь вы сами еще ничего не сказали мне, — резонно заметила ты, вытащила из сумочки носовой платок и дотронулась им до моего рта. — Вот, — виновато улыбаясь, сказала ты, — молоко ведь еще не обсохло…

Я перехватил твою руку, прижал ее к своим губам.

— Я люблю вас, Таня, — сказал я. — Так люблю…

— Не надо, увидят, — сказала ты, но руки не отняла.

— Ответьте на мой вопрос.

— Вы просто пользуетесь моим безвыходным положением, — сказала ты, и я был готов обидеться, хоть ты и сказала истинную правду. — Понимаете, если я вам признаюсь, то вы можете подумать обо мне плохое… Мне нравится, что вы, по-моему, добрый и серьезный. Не как другие.

— Таня, — горячо сказал я, — давайте рискнем… Все равно ведь это лотерея, знают люди друг друга два дня или два месяца. Мой дядька, отставной полковник, у которого мы с мамой здесь на даче, познакомился со своей будущей женой еще на фронте, прожили потом двадцать лет, и вот около года тому назад развелся: не сошлись характерами. Представляете? А как у нас, наоборот, может все быть очень хорошо и счастливо! Ну?

Мне казалось, что я убеждаю тебя, уговариваю; на самом деле я только выполнял то, что хотела ты. Ты опустила голову, и твои пушистые волосы, свесившись, загородили твои зардевшиеся щеки.

— А где мы будем жить? — сказала ты.

Я был счастлив. Все, все понимал и тем не менее — счастлив.

3

А ты была рада. Тревожилась немного, что все как-то чересчур быстро, и все-таки рада. Я хоть и «очкарик», но не урод, у меня хорошая профессия, характер смирный (только несколько импульсивный, по определению мамы). Кроме того, ты была удручена своим провалом в театральном, и тебе надоело зависеть от отца, от его воли и еще больше — произвола. Ты, годами приучавшая себя к мысли, что станешь артисткой, не могла не воспринять его решение отдать тебя в продавщицы как катастрофу в своей жизни. И вот, выходя замуж, ты делала, что называется, ход конем.

…Свадьба была многолюдной, шумной, бестолковой, как почти все свадьбы, на которых мне довелось побывать. Много ели, очень много пили и заставляли пить нас с тобой, хотя пить нам совсем не хотелось. У большинства гостей были возбужденные маслено-блестящие глаза; эти глаза как будто старались залезть в нас, понять, что мы чувствуем, и, если удастся, хоть немного то же почувствовать. Они кричали «горько», пили, плясали, танцевали и никак не хотели оставить нас вдвоем. Даже мои друзья вели себя не лучше: я чувствовал, что каждый из них смотрел на тебя так, будто не я, а он жених, и ему предстоит остаться с тобой наедине.