Последняя Ева

– Куда идти стоять, я тебе скажу немедленно. – Эмилия произнесла это так снисходительно, словно Надя удостоилась Бог весть какой чести. – Идешь по Большой Ордынке от нашего дома до первой подворотни, сворачиваешь в мерзкий, грязный двор – и видишь очередь, состоящую из людей с расчетными книжками в руках. Эти люди ждут своей пайки перед домоуправлением. Становишься в очередь, стоишь до упора и ждешь Вальку с расчетной книжкой. Когда выдадут муку – не знает никто, но, по всей видимости, это все-таки произойдет в течение первых суток.

– Ладно, – по-прежнему улыбаясь, сказала Надя. – А кто такая Валька?

– Валька – мой сын, – объяснила Эмилия. – Ты его, кажется, видела, а если не видела или не узнаешь, то он сам тебя узнает. Я тебя опишу как ослепительную темноокую красавицу с косами вкруг головы! Я ему позвоню, когда он придет из института, и он тут же принесет книжку. Но сам стоять не будет, потому что у него завтра контрольная по сопромату. Доходчиво объясняю? – засмеялась она.

Смех у Эмилии был такой, что все сомнения в ее правоте развеивались моментально.

– Доходчиво, – снова кивнула Надя. – Прямо сейчас надо идти?

– Ну, можно все-таки позавтракать, – смягчилась Эмилия. – Значит, Клавочка, в астрах – послезавтра, а красное с декольте – через неделю. Все, дамы, я побежала, а то через полчаса явится бестолковый аспирант и по глупости своей подумает, будто я в рабочее время могла уйти к портнихе.

Дверь за нею захлопнулась.

– Вот кому невозможно противоречить, – покачала головой Клава. – Иди, Надежда, положи вещи, умойся, сейчас завтракать будем. Вот опять – появляется за неделю до командировки и вынь-положь два новых платья! А я только головой киваю, и ведь не из-за денег, хотя, конечно, платит она хорошо. Ну, мне не привыкать быстро шить.

Все это Клава рассказывала уже в комнате, ничуть не изменившейся за два года. Надя отметила про себя, что изменилась только сама Клава: новая прическа не просто молодила ее, а делала элегантнее.

Еще в прошлый Надин приезд Клавдия рассказывала, как в войну шила на самую шикарную одесскую проститутку Таньку, которая вовсю путалась с румынскими офицерами. Та прибегала к ней утром и восклицала, притопывая от нетерпения:

– Клавочка, нужен к вечеру халат – знаешь какой? Чтоб вот так вот – р-раз! – и распахивался мгновенно!

С тех печальных пор у Клавдии сохранилась целая стопка модных журналов, каких и помину не могло быть в СССР, – английских, французских, немецких. Она до сих пор шила по ним для самых требовательных клиенток, комбинируя фасоны. Что с того, если в Европе такая мода давно прошла: кто ее тут видел, эту моду!

Клава ставила на стол кастрюльку с вареными яйцами, тарелку с сосисками, вазочку с необыкновенно вкусными московскими конфетами «Столичные», расспрашивала о родителях, о дочке, разглядывала Евину фотографию… А Надя смотрела на нее и думала: вот, в одно мгновение и началась московская жизнь. И вроде ничего особенного – наоборот, надо сейчас идти стоять в какую-то очередь, – но почему же ей так легко и хорошо?

Оказалось, что Эмилия Яковлевна объяснила все неправильно: муку будут выдавать не днем, а почему-то с девяти вечера. Дверь домоуправления в подворотне – действительно грязной – была наглухо закрыта, а о сроках выдачи муки сообщало пришпиленное к двери объявление.

Вообще-то в этом не было ничего удивительного. Люди пришли бы, даже если бы муку выдавали ночью. Надя и сама не понимала, что это вдруг случилось с мукой и куда она так быстро исчезла. Отец что-то объяснял про разделение обкомов на городские и сельские, но она не очень поняла, да, по правде говоря, и не вникала. Во всяком случае, даже на Украине хлеб стал редкостью, а белые булочки в школах выдавал лично директор – по одной, а то и по половинке на ученика.

Надя собралась было уже пойти домой, чтобы вернуться к указанному времени, как вдруг вспомнила, что должен подойти Валька с расчетной книжкой. И где он будет ее искать? А у него ведь завтра какая-то контрольная… Наде стало неловко из-за того, что она как будто бы подводит сына Эмилии Яковлевны.

Она вышла из двора домоуправления, вернулась назад по Большой Ордынке. Подъезд дома, в котором жила Эмилия, тоже совсем не изменился – так же громыхал лифт, зияли лестничные пролеты и гулко отдавались шаги по затертым ступенькам.

И так же, как в прошлый раз, сын Эмилии Яковлевны сам открыл дверь. Только теперь на нем была не белая нейлоновая рубашка, а свитер – тоже светлый, вязаный. И темные, как спелый виноград, глаза так же смотрели на Надю.

– О! – воскликнул он. – Надя из Чернигова! А ты чего пришла? Мама звонила, я уже собирался бежать с расчетной книжкой. Только перекусить хотел.

В руке он держал бутерброд с желтым ноздреватым сыром.

– Ты поешь нормально, – сказала Надя. – Там только вечером муку будут давать, можешь не спешить.

– А-а… Ну, проходи тогда, – немедленно предложил Валя. – Проходи, Надя, вместе пообедаем.