Последняя Ева

– Отняла, отняла, Надежда, не спорь. – Прозрачные пальцы Эмилии слегка шевельнулись на ярком перуанском покрывале. – Весь он стал твой, не мой больше, но я тебя не виню. Может, я сама виновата: мужа любила так, что на сына не осталось, сколько ему было нужно… Но Юру ты мне родила, я тебе и по смерти буду за него благодарна! Тогда, помню, смеялась до слез, всем знакомым рассказала, как мне трехлетний внук помощь предлагал. Говорила: умирать буду, Юрочка, а это вспомню! Вот – умираю, это и вспоминаю… Почему так долго его нет? – спросила она, с трудом повернув к Наде голову в ореоле растрепавшихся гнедых волос. – Ничего с ним не случилось?

– Ничего, Эмилия Яковлевна, честное слово, ничего! – сказала Надя. – Сейчас занятия кончатся, придет.

– Как странно… – еще тише, наверное, от усталости сказала Эмилия. – Я прожила такую яркую жизнь! Неплохо, по-моему, прожила: подлостей не делала, не подписывала гнусных писем – для меня это было важно… Столько я всего написала, наговорила, весь мир объездила. А теперь кажется, только и было: «защитю» и «проводю»… Замкнулось кольцо, Надя, и я в нем как камешек. – Она помолчала, потом сказала с какой-то глубокой суровостью в голосе: – Ты его слишком взрослым считаешь, Надежда, слишком сильным. Конечно, Юра – не Ева… Но у него беззащитная душа, в этом твои дети все похожи. Только Юра никого до своей души не допускает… Мне страшно его оставлять, даже на тебя, Надя! – Голос ее стал сильнее, громче. – Я бы давно уже умерла, зачем же мне так мучиться и вас мучить, но мне страшно за него, и я никак с ним не расстанусь… Что же его нет-то до сих пор! Выгляни, посмотри: может, уже пришел?

Надя обрадовалась возможности выйти на минуту, хотя куда было выглядывать, на лестницу? Но слезы душили ее, и не было сил смотреть в синие умирающие глаза.

Она вышла в узенький коридор гарсоньерки, притворив дверь в комнату. Юра стоял на кухне, отвернувшись к окну. Надя глаз не могла отвести от его пальцев, сжимающих подоконник, – от их страшной, напряженной белизны… Услышав ее шаги, он обернулся.

– Что же ты не заходишь, Юрочка? – прошептала Надя. – Она ждет, ждет… Давно ты тут?

– Только что пришел. – Синие его глаза смотрели на нее с болью и жизнью, и Надя вдруг почувствовала, что ей становится легче. – Она же с тобой хотела поговорить, мама, я не хотел мешать.

Он подошел к Наде, и она на мгновение прикоснулась лбом к плечу своего сына.

– Иди, Юра, иди, – сказала она. – Что ей до меня, она тебя только и ждет! Нашел что-нибудь? – спросила она, снова заглядывая ему в глаза.

– Да, морфий уколю сейчас. Повезло! – Горечь прозвучала в его голосе. – Иди домой, мама, я теперь сам.

Надя вышла на лестницу, прислушалась к Юриным шагам за дверью. Ей стало страшно, так страшно, что еще минута – и она готова была броситься вниз головой в гулкий лестничный пролет!

Она стояла совершенно одна на пустой лестнице, заглянув за предел любви и смерти.

– Вот тогда оно и случилось, Ева, – сказала Надя. – Тогда я впервые в жизни поняла: если сейчас не увижу Валю, то умру на месте. Я не знаю, почему это тогда пришло – потому что он был ее частью, а она уходила? Не знаю… Но вот пришло вдруг и осталось навсегда. Он как раз к дому подъехал, из машины выходил, когда я из подъезда выбежала. Никак оторваться от него не могла, стояли на ветру, я плакала, а он молчал, меня обнимал…

Они помолчали немного в тишине пустой квартиры.

– Я выйду ненадолго, мам, – нарушила молчание Ева. – Мне надо пройтись… Подумать.

– Ты… не ко Льву Александровичу идешь? – осторожно спросила Надя.

– Нет, – покачала головой Ева. – Мне еще немного надо, еще совсем немного!.. Он, наверное, будет звонить сейчас, ты скажи, что я за хлебом вышла, ладно? Я скоро…

Ева шла по Ленинградскому проспекту вслед за летящими по высокому апрельскому небу облаками.

Она сама не понимала, что происходит в ее сердце – пытается ли она почувствовать, душой охватить все, что сейчас услышала, или решает, как ей жить дальше?

Она шла и не находила ответа.

Точно так же она не знала, зачем идет по широкой дорожке к ступенькам гостиницы «Аэростар». Она чувствовала, что ей необходимо поговорить с этим неведомо откуда взявшимся человеком, но не понимала, зачем.

Конечно, могло статься, что он уже уехал. Но Ева почему-то знала, что идет не напрасно. Не могло в этот день быть пустых поступков, бесплодных разговоров, ненужных встреч… Все, что она могла сделать после маминого рассказа, вело к чему-то очень важному в ее судьбе.

Ключа не было в ячейке; господин Серпиньски был у себя в номере. Миловидная девушка за администраторской стойкой подвинула Еве аппарат внутреннего телефона и назвала три цифры.

– Пан Адам, – сказала Ева, – я хотела поговорить с вами… Это Ева, – добавила она, подумав, что он ее не узнал.

– Да, я зрозумел, – ответил его голос.

– Вы можете спуститься вниз? – спросила Ева. – Я буду ждать вас в баре.