Последняя гавань Белого флота. От Севастополя до Бизерты

Мать Ксении Петровны умерла в Соловецком лагере, а единственный сын погиб под Сталинградом Теперь у нее никого больше не осталось. Она одна. И не одна. У нее прекрасная библиотека. У нее всегда люди. Она работает ночи напролет. Ей некогда обедать. У нее на кухне нет кастрюль. Она питается, как студентка, чаем и бутербродами. Правда, чаи она заваривает свои, травяные. Мы, соседи, иногда приносим ей готовые обеды и чуть ли не силой заставляем есть. Она не от мира сего. Но живет для людей. С 1920 года и по сию пору она устраивает в своем доме пушкинские вечера с чтением стихом, на которые собирается цвет архангелогородской интеллигенции. В хранилище Пушкинского дома учрежден специальный «фонд Гемп».

Федор Абрамов написал о ней восторженный очерк. Портрет Ксении Петровны висел у него в рабочем кабинете. Она почетный гражданин города Архангельска... Свой 75-летний юбилей она отметила тем, что первой из женщин погрузилась в батискафе в глубины Белого моря. Сейчас ей 92, но она и сейчас красива[9], это в свои-то годы!

Вот с чем вошел я в книжное жилище Ксении Петровны Гемп. За столом, уставленным стопами фолиантов, папок, заваленным фотографиями, свитками карт, сидела худощавая седая женщина, похожая на одну из постаревших шекспировских королев. Услышав имя Ризнича, она грустно усмехнулась:

— Наконец-то хоть кто-то спросил меня про Ивана Ивановича! Как же мне его не знать?!.. Я встречала «Святой Георгий» у Соборной пристани... Иван Иванович бывал у нас в доме... Целовал мне руку... Он хорошо пел. У него был баритон... Любил веселье, добрую компанию. Свой переход он отмечал весьма шумно — в Морском собрании гулял чуть ли не весь город... Высокий, слегка грузный, держался очень уверенно, подтянуто. Он приглашал нас с отцом на лодку. Маленькая, изящная, с блестящими перископами... Мы прозвали ее «конфетка». Но боже, как же тесно там внутри! Я не представляю, как он укладывался там на своем крохотном диванчике... Это невероятно, что они прошли два океана. Как они радовались, что им удалось выйти из шторма возле Нордкапа.

А еще «Святой Георгий» мы называли «литературной лодкой». Дело в том, что Иван Иванович всегда появлялся в сопровождении двух офицеров. Одного звали Грибоедовым, другой носил фамилию Лермонтов. Оба состояли в родстве со своими знаменитыми предками[10]. Еще Ризнич очень был дружен со знаменитым полярным исследователем Борисом Андреевичем Вилькицким, тем самым, что совершил первое сквозное плавание по Северному морскому пути из Владивостока в наш город. В его честь назван пролив в Северном Ледовитом океане.

— А в честь Ризнича?

— Кажется, был назван какой-то островок. Возможно, я ошибаюсь.

Она раскрыла атлас.

— Нет. В честь Ризнича ничего не названо... Знаю только, что в апреле 1918 года, еще при большевиках, он готовился идти вместе с Вилькицким в Гидрографическую экспедицию в западносибирский район Ледовитого океана. Помимо всего прочего они должны были доставить продовольствие и материалы для метео- и радиостанций в западных районах Арктики. А главное — наладить вывоз сибирского хлеба через устья Оби и Енисея. «Таймыр» и «Вайгач» должны были выйти в июле, но тут советская власть рухнула, пришли англичане и началась совсем другая жизнь.

— А какова дальнейшая судьба Ризнича?

— До лета восемнадцатого года он был в Архангельске. Что с ним стало потом, мне неизвестно. Я бы и сама хотела узнать, где его могила. Он был прекрасным моряком и истинным патриотом.

Ксения Петровна устало откинулась на высокую спинку стула. Она была родом из девятнадцатого столетия. Глядя на нее, слушая ее, зная о ней, думалось: век Бородина и декабристов, Пушкина и Достоевского, век, в котором вспыхнули искры самых гуманных идей, наделил одну из своих дочерей всем лучшим, чем славен был сам, и она сумела пронести этот прекрасный дар сквозь все вихри нашего времени, донести его нам, людям, стоящим на пороге века двадцать первого.

Ксения Петровна жила в каких-нибудь ста шагах от той пристани, где провожала в 1912 году судно Георгия Седова и встречала в 1917-м подводную лодку Ивана Ризнича. Пройдя по набережной мимо памятника Петру I, я вышел на площадку, сложенную из гранитных квадров под высоким холмом. Это и была Соборная пристань, переименованная в Красную. С трех сторон ее омывала Северная Двина. Если бы можно было прокрутить ленту реки вспять, как кинопленку, то сейчас бы вон там, из-за заснеженной излучины, показался черный струг подводной лодки с двумя блестящими клептоскопами, а колокола не сохранившегося Троицкого собора грянули победную песнь в честь первопроходцев.

Справа от Красной пристани стоял белый теплоход «Аджигол» — флагман Датского морского пароходства. Слева вздымались мачты шхуны «Запад», где курсанты старейшей в стране Архангельской мореходки размещали музей своего двухсотпятидесятилетнего училища.

Старая гранитная пристань готова была провожать новых Седовых и встречать новых Ризничей.